Выпуск № 11 (324) | 1965 - страница 50

Е. Степанова — Лакмэ

ческое — как результат огромной доброжелательности к нам, тогдашней молодежи. (По правде говоря, я до сих пор удивляюсь и восхищаюсь ее горячей заинтересованностью в искусстве своих учеников.) Елена Клементьевна умела удивительно вовремя поддержать партнера, мягко затушевать какую-нибудь нашу оплошность. Что бы я ни захотел сделать на сцене, я знал, что моя фантазия всегда встретит чуткую поддержку Елены Клементьевны, если, конечно, это будет художественно оправдано. С другой стороны, всегда активно-артистическое отношение Катульской к своим образам невольно заражало и меня. Петь с ней было легко, увлекательно, и после спектакля всегда оставалось праздничное, приподнятое настроение. Даже во время войны, когда она была моей бессменной Розиной.

Я еще не сказал о первой из плеяды великих колоратурных певиц Большого театра — Антонине Васильевне Неждановой. Не сказал только потому, что с ней мне выступать не довелось. Впрочем, однажды, весной 1934 года, я спел с Неждановой в Большом зале консерватории две сцены из первого и четвертого действий «Травиаты». Аккомпанировал Голованов. Вначале я очень смущался. Особенно потому, что не так-то легко петь признание в любви певице, с которой ты почтительно раскланиваешься и уж во всяком случае не вступаешь в откровенные разговоры о своих делах, но постепенно овладел собой и провел сцену довольно смело, заслужив от Антонины Васильевны несколько ласковых слов. Нежданова сказала, что ей было приятно со мной петь, и тут же Николай Семенович предложил совместно подготовить дуэт Чайковского «Ромео и Джульетта». Но это почему-то не осуществилось, не помню уж по какой причине. Позже дуэт этот я спел с Барсовой. В 1940 году, на юбилейном вечере, который проходил в Большом театре в честь 100-летия со дня рождения Чайковского, мы исполнили его в сценическом оформлении. Помню, в тот вечер я особенно остро ощутил досаду и жалость, что Петр Ильич не написал всей оперы.

В те годы, когда я поступил в театр, Антонина Васильевна уже не выступала во многих своих любимых ролях, в которых она создала неповторимые шедевры. Но один тот факт, что Нежданова еще пела в спектаклях (чаще всего в «Царской невесте» и «Лоэнгрине»), придавал в наших глазах особую ценность собственной работе в Большом театре, вызывал к ней какое-то священное отношение. В самой Антонине Васильевне не было никакого высокомерия. Она была очень простым, жизнелюбивым человеком, почти по-детски наивным, открытым самым искренним радостям и увлечениям. Таким навсегда сохранился образ Неждановой в моей памяти. А в ушах еще звенит ее божественный голос, к которому трудно подобрать другой эпитет (я познакомился с Антониной Васильевной как с певицей еще в начале 20-х годов)! Поэтому, вероятно, в ее исполнении запомнились не только большие сцены-арии, но отдельные фразы и даже слова.

Вот первый акт «Лоэнгрина». Под большим развесистым дубом король Генрих Птицелов вершит суд над юной Эльзой, обвиняемой рыцарем Тельрамундом в том, что она сгубила своего родного брата... Против этого ужасного обвинения у Эльзы — Неждановой нет слов, она беспомощна и беззащитна, словно даже покорна судьбе. Дважды король повторяет свой вопрос: что ответит она в защиту, признает ли вину? Но Эльза лишь произносит тихо, словно про себя:

— О бедный брат мой...

— Что ж, Эльза, что ты скажешь мне в ответ?..

Все присутствующие словно замерли в напряженном ожидании. Эльза тоже — ни малейшего движения... И наконец внешне спокойно, но с большой внутренней взволнованностью, голосом непередаваемой красоты и обаяния произносит:

— Помню, как молилась, тяжко скорбя душой,
И день и ночь томилась одна со своей тоской.
От стонов и рыданий изныла страшно грудь,
И песнь моих страданий мчалась в надзвездный путь.
Потом вдали терялся той песни гул и звон,
На вежды мне спускался отрадный, сладкий сон.
Король просит ее:

— Эльза, ну защищайся перед судом!

Но Эльза словно в забвении, в трансе продолжает свой рассказ:

— В сиянии лат сребристых мне рыцарь вдруг предстал,
Никто лучей столь чистых и нежных не видал;
С высот волшебной речью рожок его звучал,
И, опершись на меч свой, он ясно так глядел.
В моей тоске, в молитве о нем мечтала я.
Он мой защитник в битве, он, он спасет меня!..

Король, усомнившись в вине Эльзы, спрашивает Тельрамунда, хочет ли он принять смертный бой в поддержку обвинения?

— Да! — отвечает рыцарь.

Глашатай и четверо трубачей призывают желающих выступить в бой за Эльзу. Звучит призывный звук труб. Молчание отвечает ему... Тревога Эльзы нарастает. Тельрамунд торжествует... Дальше происходило то, для чего я описал предыдущую сцену: обращаясь к королю, Эльза просит его:

— Король мой добрый, повторить позволь свой клич! Придет мой рыцарь, он далеко, не слышит их¹.

Эту, казалось бы, не особенно значительную фразу Нежданова произносила с такой мольбой, с такой выразительностью, с такой чистотой и непреодолимой верой, что могла тронуть даже каменные сердца!

С тех пор прошло сорок лет, а вся сцена и особенно эта фраза, спетая Антониной Васильевной, звучит в моей памяти, как будто это было вчера.

А потом? Снова звучал призывный клич трубачей, и происходило чудо. Появлялась ладья, влекомая лебедем, и в ней — светлый рыцарь, нежный и одновременно мужественный, исполненный величия и вместе с тем редкой простоты и очарования... Лоэнгрин — Леонид Витальевич Собинов!..

Навсегда запомнился и последний акт «Царской невесты». Как сейчас вижу: богато убранные царские палаты. Большое высокое кресло, в котором сидит Марфа, напоминает трон. Одежды окружающих ее людей, как и убранство палат, мрачные, тяжелые по тонам и фактуре. На этом фоне светлым пятном выделяются белый, затканный золотом сарафан Марфы, ее бледное лицо, окаймленное черными кудрями. Она сосредоточенно и молча смотрит куда-то вдаль, и всем кажется, что она пришла в себя. Но это только кажется... Сознание Марфы замутнено: стоящего против нее Грязного она принимает за своего жениха, Ивана Лыкова. Обращаясь к нему, Марфа рассказывает:

— За пяльцами мне вдруг вздремнулось и снилось, будто я царевна, что царь меня в невесты выбрал, что разлучили нас с тобою.

Ее здесь прерывает Грязной:

— Опомнись, государыня-царевна, — а Марфа продолжает:

— В палату вошел Грязной и говорит, что он тебя зарезал! Ай, Грязной, хорош же дружка, нашел же чем невесту тешить...

Голос Неждановой проникал прямо в душу и, казалось, всю ее переворачивал...

Е. Катульская и С. Лемешев

_________

¹ Текст дан в переводе В. Коломийцева.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Е. Степанова — Лакмэ

Е. Катульская и С. Лемешев

Содержание