Выпуск № 11 (324) | 1965 - страница 49

го времени, — это редкое чувство правды, своеобразие индивидуального облика.

В свои роли певица вносила столько собственной энергии, эмоциональной силы, что все ее образы были объединены яркой характерностью и жизнелюбием. Поэтому ее героини при всей исторической достоверности оказались связанными невидимыми нитями с характерами женщин наших дней. Вспомним ее Людмилу (в постановке 1937 года) — обаятельную, полную юного задора и нежного лиризма в первом акте и такую упорную, непримиримую, волевую в садах Черномора! Или ее Антониду в «Иване Сусанине» (кстати, впервые на советской сцене спетую Барсовой в 1939 году)! Да вообще, можно ли назвать спектакль Большого театра, в котором была бы партия ее амплуа и в котором бы она не пела! И здесь мне хочется отметить важную черту ее творческого облика, которая для меня имела огромное значение, — редкое, самозабвенное трудолюбие. Ну что, казалось, заставляло Барсову так работать при ее огромных возможностях и профессиональной культуре? И я снова убеждался, что только слабый профессионализм, неясные представления об искусстве, которому служишь, могут допустить, чтобы певец небрежно, легкомысленно относился к своему труду и сценическим обязанностям. Для подлинного артиста это абсолютно исключено. Валерия Владимировна была для всех нас, молодых певцов, ярчайшим примером строгой творческой дисциплины и придирчивого самоконтроля. Она прекрасно сама понимала, что у нее получается хорошо, а что еще требует работы. И никогда не доверялась чужому мнению, если сама была чем-нибудь недовольна. Ее упорство, настойчивость в работе и поражали и восхищали. Со стороны казалось: у нее все замечательно звучит, дикция отработана совершенно, образ закончен, а смотришь — Валерию Владимировну все еще что-то не удовлетворяет, и она снова и снова возвращается к какой-нибудь фразе, на первый взгляд даже «проходной». Но прав неписаный закон: для подлинного художника в искусстве нет ничего второстепенного, все важно, все должно быть совершенно. (Недаром Барсова на заре своей артистической юности готовила с Вл. Немировичем-Данченко роль Клеретты в его постановке «Дочь мадам Анго», которую спела в Музыкальной студии Художественного театра почти сто раз, а затем работала с великим режиссером над партией Снегурочки для Большого театра.)

В. Барсова — Джульетта

Когда на премьере 22 июня 1941 года я увидел первый выход Барсовой — Джульетты, то был просто ошеломлен, — как она была изящна, молода, как горела юным энтузиазмом своей героини! Я знал, что за всем этим строгий режим, самоограничение, физическая культура и работа, работа, работа, и знал также, что моей Джульетте, как и всем нам, нелегко: ведь это был первый день войны...

Я уже писал, что на такие спектакли, как, например, «Травиата» и ему подобные, режиссеры обычно редко обращают внимание (дескать, публика и так ходит), дирижеры тоже часто встречаются молодые, неопытные. Поэтому мы с Валерией Владимировной сами «ставили» свои мизансцены: искали наиболее удобные, наиболее естественные — и всегда в полном контакте и согласии. Валерия Владимировна часто говорила: «Сережа теперь мой постоянный партнер».

Е. Степанова — Марфа

И я гордился тем, что такой крупный художник, как Барсова, довольна нашей совместной работой. Вообще мне приходилось сравнительно часто «держать экзамен». Например, я много пел с Еленой Андреевной Степановой, в голос которой был влюблен еще с консерваторских времен, и уже тогда слышал ее почти во всем основном репертуаре: «Травиата», «Риголетто», «Царская невеста», «Снегурочка», «Лакмэ». Мы, студенты консерватории, особенно любили те спектакли, где Степанова пела вместе с Мигаем: это был неподражаемый ансамбль двух блестящих вокалистов. Они бесконечно волновали нас своим выразительным пением, голосами замечательной красоты. До сих пор, например, звучит в моей памяти ария Джильды в хрустальном звучании голоса Степановой, с ее совершенной вокальной «линией». Вся ария, казалось, была спета как бы на едином смычке, с безукоризненной ровностью и чистотой всех регистров. Поэтому можно представить мое волнение, когда я впервые выступал в спектакле вместе с Еленой Андреевной! Мне и льстило сознание, что предстоит петь с такой вокалисткой, и в то же время я испытывал робость: а не задавит ли меня ее мастерство? Беспокоило и несоответствие наших внешностей. Высокая, крупная фигура Степановой в одеянии индусской жрицы («Лакмэ») казалась еще более величественной, а я, при моем невысоком росте, да еще затянутый в военную форму, выглядел совсем миниатюрным. Но Степанова с таким удивительным тактом, так просто держалась на сцене, что я очень скоро позабыл о своих тревогах. Главным же творческим стимулом, для меня всегда являлся ее голос. И я изо всех сил старался подравняться к ней в своем звуковедении, чтобы не нарушить классическую красоту вокального образа создаваемого певицей. Хорошо петь — это было моим главным девизом, когда я выступал в спектаклях со Степановой. Я пел с Еленой Андреевной много, и это поощряло меня; раз я партнер Степановой, значит как певец устраиваю ее. Ведь при ее положении в театре она легко могла от меня отказаться!

Большой школой явилась для меня и совместная сценическая работа с Еленой Клементьевной Катульской. Нужно ли мне говорить о ее вокальном мастерстве, которое с полной силой запечатлено и в чудесных записях певицы (сделанных еще в середине 50-х годов), и в искусстве ее лучших учеников? Благородный, выразительный тембр голоса Катульской, всегда насыщенного чувством, всегда готового откликнуться на любую интонацию партнера, на любое движение его души, редчайшая музыкальная культура, какой-то удивительный внутренний слух, чувство ритма отличали ее искусство. Но все это служило одному — верности сценической правды... Первое чувство, которое Елена Клементьевна вызывала у своего партнера, было безграничное доверие. Доверие не только творческое, но и челове-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

В. Барсова — Джульетта

Е. Степанова — Марфа

Содержание