Выпуск № 11 (324) | 1965 - страница 40

шающую роль в моей жизни: «Есть хорошие места, задор, известная интуиция в диалоге голосов; идеи, может быть, и неплохи, но... этого недостаточно, это не доработано... и вообще Вы абсолютно ничего не знаете!» А потом, видя, как меня глубоко огорчил его отзыв, совершенно для меня неожиданный, он стал приводить мне свои доводы и к концу сказал: «Приходите ко мне снова. Если Вы хотите, чтобы мы работали вместе, я мог бы научить Вас композиции...»

Возвратись к себе уже ночью (наша встреча состоялась вечером, очень поздно), я почувствовал себя возмущенным этим суровым приговором, но где-то в глубине души и обеспокоенным. Самолюбие мое было задето, и я говорил наедине с собой, что Франк, должно быть, ретроград, ничего не понимающий в молодом авангардном искусстве... Немного успокоившись, на следующий день я тем не менее снова взялся за свой злосчастный квартет, припоминая одно за другим замечания учителя, которые он, по своему обыкновению, сопровождал многочисленными карандашными арабесками на рукописи. И я вынужден был признать, что он оказался абсолютно прав, — я ничегошеньки не знал... И вот, почти что дрожа, я попросил его дать согласие на занятия со мной, и он принял меня по классу органа в консерваторию, куда его только что зачислили профессором.

Этот класс органа, о котором я всегда вспоминаю с чувством волнения, в течение долгого времени был в консерватории настоящим центром занятий по композиции. В то время (я говорю о далеком 1872 годе и следующих за ним) три высших курса по музыкальной композиции вел Виктор Массэ — композитор, писавший комические оперы и не имевший ни малейшего представления о симфонии. В довершение ко всему он постоянно болел и для выполнения своих функций назначал одного из своих учеников. Затем пришел Анри Ребер — старенький музыкант, ограниченный и отсталый в своих воззрениях, и, наконец, появился Франсуа Базен, который и представления не имел о том, что такое музыкальная композиция. Поэтому неудивительно, что высокий уровень преподавания Сезара Франка, опиравшегося на искусство Баха и Бетховена, вместе с тем дающего возможность любому взлету всем новым и щедрым устремлениям, привлек к нему в то время все молодые сердца, способные возвышенно мыслить и действительно влюбленные в свое искусство. Так, сам того не подозревая, учитель как бы притянул к себе все поистине артистические силы, разбросанные по разным классам консерватории, не говоря уже о частных учениках, которые для занятий приходили в его спокойную студию на бульваре Сен-Мишель, где высокие окна выходили, что редко бывает в Париже, в тенистый сад. Туда приходили и мы раз в неделю, так как «папаша Франк», не удовлетворяясь только классными занятиями контрапунктом, фугой и импровизацией, заставлял приходить к себе домой тех из своих учеников, которые казались ему заслуживающими дополнительных уроков. И это делалось совершенно бескорыстно, чего обычно не бывает с преподавателями официальных учебных заведений, в которых, увы, далеко не всегда осуществляется бесплатное обучение, записанное в статуте. Привязанность Франка к своим ученикам была столь велика, что он не упускал возможности доказать ее на деле. Он даже собирал материал по вопросам, которые, по его мнению, могли интересовать их. Вечером, после трудового дня, когда он отпускал тех из нас, кого он обычно приглашал под вечер, он часто садился за стол, но не для того, чтобы сочинять музыку или оркестровать, а писать своим ученикам из провинции письма, тщательно и иногда очень пространно формулируя свои указания и советы.

Я не могу не привести тут один из примеров такой привязанности, хотя это касается меня.

Летом 1885 года Франка вызвали в Анвер для исполнения под его управлением некоторых собственных произведений на праздничном концерте в связи с международной выставкой. В программу этого концерта включено было и совсем маленькое произведение его ученика. Несмотря на свою занятость, он нашел время написать ему приводимое ниже письмецо, в котором гораздо больше говорится о других, чем о себе:

«Анвер, пятница 14-го августа

Мой дорогой Венсан! Тысячу раз благодарю Вас за Ваше милое и ласковое письмо. Не знаю, нужно ли говорить, что оно одно из наиболее приятных для меня*.

Подробнее я Вам напишу в другой раз, но я хочу сказать Вам, что тут у нас был концерт, где великолепно и с большим успехом была исполнена Ваша «Кавалькада Сида». Фонтен исполнял соло. Вы находились в одной компании с Вашим учителем. Были исполнены его марш и танцы из «Гульды», и все очень тепло принято.

_________

* Ему было присвоено звание Кавалера Почетного Легиона.

На этом я кончаю, мой дорогой Венсан. Жму Вам руку с любовью, передайте искренний привет Вашей милой жене и поцелуй Вашим прелестным детям.

Дюпарк обосновался близ По, он купил имение!

Ваш старый друг

Сезар Франк»

Несмотря на свойственную Франку неподдельность, приветливость и скромность, большинство музыкантов его времени относилось к нему с недоверием. Поскольку он, не умея пресмыкаться перед власть имущими, никогда не желал рабски подчиняться «священным» консерваторским условностям, которые, как ему казалось, следовало преодолевать, он в течение всей своей жизни был предметом зависти и даже ненависти для многих коллег, ибо по духу своему они являлись его антиподами и, естественно, не могли его понять. И что еще более огорчительно, эта ненависть иногда рикошетом задевала учеников Франка. Мне известно, что на некоторых конкурсах в премиях отказывали самым достойным лишь для того, чтобы досадить их преподавателю... А наутро добрейший «папаша Франк», который не способен был заподозрить в чем бы то ни было несправедливость и далек был от того, чтобы винить членов жюри, все же недоумевал, наивно принимался вместе с нами за разбор ошибок, которые якобы могли послужить причиной подобного решения...

В тему мою не входит подробный анализ культурного уровня студентов консерватории того времени, занимавшихся композицией, уровня, который, нужно признаться, следовало бы отнести за счет преподавателей. Достаточно будет сказать, что им была совершенно неизвестна вся музыка XVI и XVII веков и даже в значительной степени музыка XVIII века, что Бах, по их мнению, был невыносимо скучен, а сочинения Глюка являлись объектом их самых язвительных насмешек. В «Армиде» они находили квинты и — о позор! — уверяли, что обнаружили их также в фуге, представленной на конкурс самим Франком.

В настоящее время консерватория очень изменилась, и всякий обучающийся в ней композиторскому искусству счел бы ниже своего достоинства, если бы он не украсил свою пробу пера множеством более или менее различимых, незавуалированных квинт. Другие времена, другие квинты! В то время, о котором я рассказываю, «Кармен» Бизе, только что поставленная, была вне милости у тех же судей, и я знаю студентов той поры по классу композиции, которые усматривали в этой партитуре крайне вагнеровские влияния, между тем как другие стыдливо отворачивались от столь грубого сюжета, вопя о скандале, а третьи, наконец, из боязни (как они говорили) «утратить свою индивидуальность!» сознательно отказывались от знакомства с другими музыкальными произведениями, если даже последние были шедеврами.

«Папаша Франк» всего этого не понимал и, вопреки предписаниям школы и всем условностям и заблуждениям, настаивал на необходимости склонить своих учеников к чтению возможно большего количества хорошей старинной и современной музыки, и сам приходил в экстаз, как юноша, перед совершенной красотой произведений Баха, которые он нас учил исполнять на органе.

Он, кстати, не понял бы и был бы, несомненно, глубоко удивлен, если бы услышал провозглашенным как открытие, что Искусство должно отражать жизнь — как будто Искусство могло заниматься и когда-либо занималось чем-либо иным! Разве фрески Джотто или Гоццоли, «Синдики» Рембрандта, портал Амьенского собора, сонаты Бетховена не представляли собой в такой же степени великолепные «куски жизни», как и произведения самого наисовременнейшего искусства (я имею в виду те из них, которые идут от сердца художника)! Но для простодушных сторонников этого афоризма само выражение «жизнь» делает излишним какое бы то ни было предварительное изучение предмета. Исходя из такой точки зрения, каждый может родиться архитектором и возвести монумент, совершенно не изучая сопротивления материала, каждый в состоянии написать с одного маху симфонию, руководствуясь лишь «вдохновением»! Подобное никогда не могло бы уместиться в голове «папаши Франка»! Его искусство — победный результат кропотливого изучения всего, что может доставить муки творчества, — противостоит всем этим теориям.

Но в то же время — какой воистину здоровой жизнеспособностью и силой исполнены произведения Франка! С какой страстью он умеет выражать горести и радости, которые он видит вокруг себя! Как он в музыке умеет выразить не только жизнь и чувства других, но и свои личные!

Искусство «папаши Франка», как и его преподавание, было поистине исполнено добротой и абсолютной искренностью, насквозь проникнуто милосердием и любовью.

Перевела с французского Е. Феерштейн

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Перевела с французского Е. Феерштейн

Содержание