справочники, журналы, тома русских классиков. Под стеклом на стенде работы Ленина, созданные в Шушенском. В соседней комнате маленький диванчик — здесь Владимир Ильич отдыхал.

Ленин очень любил дальние прогулки (в музее хранится карта, на которой отмечены его маршруты), чем доставлял немало хлопот жандармам. Крестьяне многих окрестных деревень знали Ильича. Он подолгу беседовал с ними. А с шушенской детворой зимой бегал взапуски на коньках по замерзшей речке. В этом доме можно часами стоять, думать, вспоминать. Вспоминать добрую улыбку Ильича, ласковый прищур его глаз. Молча мы вышли на улицу. Слова казались в тот момент лишними. Все, что перечувствовали, хотелось вложить в музыку.

... Когда до начала концерта оставалось еще с полчаса, на горизонте показалась маленькая тучка. Мы разыгрывались на сцене Дворца культуры, не подозревая о надвигавшейся опасности. Вдруг за кулисы вбежала испуганная женщина с криком: «Беда идет!»

Мы бросились к окну и в ужасе отпрянули назад. На Шушенское с бешеной скоростью надвигалась огромная ядовито-желтая стена. Еще через мгновение среди бела дня наступила непроглядная ночь. В фойе стайка перепуганных девочек шушукалась у огромного, во всю стену окна. «А ну, брысь отсюда! — закричал ворвавшийся с улицы парень. — Буря идет! Пыльная буря!» Артиллерийским залпом хлопнули двери, и все наполнилось гулом, воем, густой пылью.

— Что будем делать? — подошел к нам директор Дворца культуры, — Отменять концерт?

— Ни в коем случае. Давайте звонки.

И концерт начался. Собравшаяся в зале публика опасливо поглядывала на окна. Где-то на колосниках выл ветер. Лампы тревожно мигали, то почти гасли, то вновь загорались ярким светом. Мы начали играть и вскоре почувствовали, что музыка побеждает стихию. Люди слушали, аплодировали. На улице метался в ярости ураган, а в зале звучала музыка Шуберта. Еще никогда мы не играли «Аве, Мария» в сопровождении такого дьявольского аккомпанемента!

Но вот особенно яростный порыв ветра вырвал гвозди из рам, окно распахнулось. Мгновенно двое парней бросились к нему и, навалившись на него всей тяжестью, с трудом закрыли раму. А дальше нам пришлось доигрывать пьесу в полной темноте: электростанция, видимо, опасаясь замыкания, отключила сеть. Но никто не шелохнулся, не нарушил тишины. Директор принес керосиновую лампу и свечу. С каким-то особым чувством волнения исполняли мы при этом тусклом свете «Меланхолическую серенаду» Чайковского. Почему-то представился далекий зимний вечер. Наверное, так же в домике Ленина мерцала свеча. Вот он за письменным столом что-то быстро пишет. На бумагу густо ложатся строчки, а за окном завывает вьюга, наметая огромные снежные сугробы...

Невольно подумалось, что сидящие в зале пожилые люди, быть может, видели Ленина и даже разговаривали с ним, а вот эти молодые парни и девушки — будущие строители гигантской Саяно-Шушенской ГЭС — продолжают то великое дело, о котором он думал в сибирской ссылке.

Клавиши пианино были покрыты толстым слоем пыли, пыль скрипела на зубах, пальцы ломило от усталости — шел уже третий час концерта. Программа давно уже сыграна, но публика требует еще и еще. Какое счастье, что мы захватили с собой все ноты!

Концерт кончился, когда буря уже утихла. Только теперь мы заметили, что те двое парней так и не отходили от окна, борясь с ветром. Они простояли весь концерт! У одного рука была в крови, ему защемило рамой пальцы.

— Что же ты молчал, друг?

— Жалко было беспокоить, уж больно музыка хороша. А рука... Что ей сделается, заживет.

Обратно мы возвращались поздно вечером. Скрылись за поворотом последние дома Шушенского. Только один огонек еще долго виднелся в темноте, и мне казалось, что это горит огонек в доме Ленина.

Е. Эпштейн

В музыкальных театрах страны

Актеры о ролях

А. Эйзен — Комиссар.
«Повесть о настоящем человеке»

ГОВОРИТ АРТУР ЭЙЗЕН

Мне повезло: в моей не столь еще длительной актерской жизни уже произошло несколько интересных встреч с героями советских опер. Каждая такая встреча по-своему обогатила мой сценический и вокальный опыт.

О последней, самой волнующей и ответственной, я могу сказать пока еще очень мало. Ведь ко времени выхода этого номера журнала в свет опера В. Мурадели «Октябрь», в которой мне доверили роль Владимира Ильича Ленина, только-только впервые обретет свою сценическую жизнь. Большой театр в Кремлевском Дворце съездов в честь дня рождения Ильича покажет это новое произведение. Сейчас, когда пишутся данные строки, идет напряженная работа над образом великого вождя. Если мне суждено хоть частично решить эту труднейшую задачу, то в том будет заслуга всех участников спектакля. Да все они: и композитор, и постановщик И. Туманов, и мои товарищи-солисты, и артисты хора, и гример А. Анджан, который делал грим Ленина еще для Б. Щукина, стремились помочь мне своими соображениями, воспоминаниями, советами. Было ощущение, что все вьют одно гнездо и каждый несет в него свой «прутик», свою «соломинку».

Одна из важнейших сцен в опере — сцена в Разливе, где Ленин встречается со своими соратниками. Перед зрителем должен возникнуть образ вождя, несгибаемого, целеустремленного, твердо знающего путь, который должен привести народ к власти... Но тут же Ильич предстает редкостно человечным, мягким, если хотите, лиричным... Звучит песня «Камушка», которую он, быть может, слышал еще в детстве, на Волге. Песня, возвращающая его, вероятно, к самым дорогим воспоминаниям.

И то, что Ленин начинает напевать «Камушку», воспринимается как нечто очень естественное. Сколько еще интересного, волнующего, нового даст мне работа над образом Ильича, — об этом, повторяю, разговор впереди.

Если же вспоминать по порядку, то первая моя встреча с оперой советского автора произошла вскоре после того, как я пришел в Большой театр, имея в «репертуарном запасе» всего... одну партию: Дона Базилио в «Севильском цирюльнике». И тут — о счастье! — режиссер Г. Ансимов предложил мне спеть Баптисту в опере «Укрощение строптивой» В. Шебалина.

Вначале меня несколько смущало то обстоятельство, что мой герой — человек солидного возраста, отец двух взрослых дочерей. Да и характер у него весьма своеобразный, и положения, в которые он попадает, достаточно сложные. Скажем, первый монолог Баптисты по интонациям, казалось бы, комический, а петь его надо очень серьезно: ведь отец действительно глубоко опечален строптивостью Катарины. Преодолеть массу трудностей мне помогли и такой замечательный музыкант, как дирижер Халабала, великолепно чувствующий театральные образы Шекспира, и режиссер Г. Ансимов, стремившийся создать обстановку наибольшей сценической свободы для исполнителей. И, конечно, очень образная музыка В. Шебалина, то искрящаяся улыбкой, то полная лирической просветленности. Словом, работать было трудно, увлекательно и полезно. То же самое я могу сказать о партии Комиссара в «Повести о настоящем человеке» С. Прокофьева. И здесь интересный, живой характер, дающий простор актерской фантазии, инициативе. Мне очень нравилось, как играл эту роль в фильме Н. Охлопков. Но повторить его я, естественно, не мог, да и в опере этот образ надо было решать по-своему. Хотелось особенно подчеркнуть в Комиссаре его в чем-то даже трогательную любовь к людям, огромную веру в них. Как все это великолепно выражено в музыке Прокофьева! И как досадно, что такой спектакль редко идет на сцене нашего театра и, кажется, так и не поставлен в других городах.

Еще одна встреча с Прокофьевым — старый князь Болконский в «Войне и мире». На его долю в монументальном спектакле приходится всего лишь небольшой эпизод, буквально считанные минуты. Но спеть этот эпизод, пожалуй, интересней и трудней, чем иную большую партию. В острых, по-прокофьевски колючих репликах князя вырисовывается натура сильная, своеобразная, деспотическая. К этой роли я всегда готовлюсь особенно тщательно.

В «Декабристах» Ю. Шапорина я исполнил две партии. Одна из них — старый солдат, которого убивают на Сенатской площади. В эту, по существу, эпизодическую роль авторы вложили боль-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Е. Эпштейн

В музыкальных театрах страны

Актеры о ролях

А. Эйзен — Комиссар.«Повесть о настоящем человеке»

Содержание

А. Эйзен — Комиссар.
«Повесть о настоящем человеке»