Выпуск № 2 (291) | 1963 - страница 23

бочной партий санатной формы. При таком истолковании вторичное появление эпического напева оценивается как начало репризы, а в композиции всей «Фантазии» можно усмотреть некоторое сходство с сонатой без разработки,

Интересны архитектонические пропорции «Фантазии»:

12 тактов

Вступление
Тематические элементы:
«а» (напев руны)
«в» (танцевальный)

143 такта,
Allegretto тематический элемент «а»

Зона золотого деления

84 такта
середина
тематический элемент (напев руны) и фрагменты, производные от тематического элемента «в»

Зона золотого деления

141 такт
Allegretto и Piu mosso
тематический элемент «в»

Таким образом, даже краткое рассмотрение некоторых композиционных особенностей «Фантазии» убеждает в несправедливости точки зрения, согласно которой Даргомыжский якобы вовсе не владел симфонической формой. Такая точка зрения высказывалась Ларошем и поддерживалась даже Кюи¹. Конечно, в этом отношении Даргомыжский несомненно уступал Глинке. Но это не дает оснований отрицать выработанное им своеобразное мастерство, о чем свидетельствуют, например, построение вариаций в «Казачке», приводящее к возникновению характерных признаков старосонатной формы, и оригинальное «сквозное» решение сюитного цикла (сомкнутая цикличность) в «Бабе-Яге».

Особое внимание должны привлечь типичные для Даргомыжского приемы «инотональной» гармонизации, в большой исторической перспективе предвещающие «дважды лады» «Петрушки» Стравинского. Сопоставление этих имен не случайно. Изучение оркестрового творчества Даргомыжского показывает, как постепенно, исподволь подготавливалось в русской музыке появление «Петрушки» не только в ладогармоническом плане, но, что не менее важно, и в преломлении интонационных элементов петербургского музыкального быта от середины XIX к началу XX века. «Фантазия» оказалась первым в русской симфонической музыке произведением, открывшим дорогу для карельской и финской тематики.

Насколько было подготовлено обращение Даргомыжокого к фольклору Ижорокой земли?

В русской поэзии 20–30 годов прошлого века образы Финляндии и Карелии запечатлены в поэзии К. Батюшкова, Е. Баратынского, Ф. Глинки и А. Пушкина. Особое значение в «русской поэзии о финнах и карелах» имеет образ Финна в «Руслане и Людмиле». Создавая свою первую поэму, Пушкин не мог еще знать о «Калевале». Но образ Финна, созданный Пушкиным, а затем Глинкой удивительно близок образу доброго чародея и певца Вяйнямейнена.

Даже вражда между Финном и Наиной напоминает вражду Вяйнямейнена и хозяйки мрачной Похъелы — колдуньи Лоухи.

Еще до выхода в свет первого издания «Калевалы»², даже до публикации сборника «Кантеле» русские читатели могли получить серьезное представление о карело-финских рунах благодаря исследованию В. Брайкевича «О север-

_________

¹ См. Г. Ларош. Два слова об Александре Сергеевиче Даргомыжском. «Современная летопись», 1869, № 6 Ц. Кюи. Музыкальные заметки. «СПб. Ведомости» от 8 [20) марта 1866 г., № 66.

¹ Общеизвестно, какое значение для музыки первой оперы Глинки имел напев, услышанный композитором у одного из нерусских жителей Ижорской земли — лужского извозчика. Быть может, пятидольный мелос, встречающийся во второй опере Глинки, следует поставить в связь с распространенностью пятидольного размера в карельских напевах?

² Первый опыт сведения рун воедино был закончен выдающимся фольклористом Э. Лёнротом в 1835 году, когда он выпустил издание «Калевалы», включающее 32 руны. Более полное издание, состоящее из 50 рун, было опубликовано в 1849 году. Еще ранее, в 1824 году, Лёнрот издал первый сборник своих записей под названием «Кантеле».

ной поэзии, ее происхождении и характере». На трех заседаниях «Вольного общества любителей российской словесности» — 22 марта, 10 мая 1820 года и 14 февраля 1821 года — Брайкевич делал сообщение по этой теме. В 1820 году он выступил со статьей в № 3 «Соревнователя».

Некоторые руны — из числа записанных русским ученым А. Шегреном в 1825 году — были переведены поэтом-декабристом Ф. Глинкой. Фрагмент «Калевалы», посвященный состязанию певцов-чародеев (Вейнамена и Юковайяа), был опубликован Ф. Глинкой ка страницах «Славянина» в тот самый 1828 год, когда Лёнрот впервые направился в Карелию. В переводе того же Ф. Глинки публикуется еще один фрашент «Калевалы», посвященный созданию кантеле Вяйнямейненом. Ф. Глинка назвал этот фрагмент «Возрожденная арфа».

В 1837 году дважды упоминает о «Калевале» журнал Министерства Народного Просвещения. В самом конце тридцатых и в сороковых годах выходит ряд работ известного филолога Я. Грота, посвященных финскому народу (точнее было бы сказать, финскому и карельскому народам). Опубликованная в «Современнике» его статья «О финнах и их народной поэзии» в значительной мере построена на материале «Калевалы». 29-ю руну, повествующую о создании Вяйнямейненом кантеле из березы, Я. Грот перевел эквиритмично¹.

B монументальном исследовании Ф. Буслаева, «Исторические очерки русской народной словесности и искусства» (СПб, 1861), наряду с материалам русской народной поэзии привлечены также материалы эпоса «Калевалы».

Весь приведенный здесь и, конечно, неполный фактический материал показывает, что карело-финская тематика вошла в русскую науку, литературу и музыку двадцатых-шестидесятых годов и заняла там видное место. Важно не столько количество исследований, литературных произведений, упоминаний и т. п., сколько дружественность внимания, сердечность отношения.

— Пусть друзья услышат пенье, — говорятся в первой руне «Калевалы». И это пение действительно услышали друзья.

В ласковой земле у русских¹.

Однако внимание к карело-финскому-эпосу определялось различными предпосылками. Отсюда столкновение противоположных точек зрения — спор Белинского и писателя В. Соллогуба².

Собирание и публикацию Лёнротом народного карело-финского эпоса Соллогуб пытался попользовать в реакционно-охранительных целях. Смысл его выступления заключался в ложной идеализации старины, в призыве к «движению» вспять и консервации архаических форм общественной жизни, к отрицанию положительной роли достигших высокой ступени общественно-исторического развития народов, а также к дискредитации острой идейной борьбы, которую развернули в то время представители передовой литературы.

Пафос выступлений Белинского заключался в призывах к прогрессивному развитию национальных культур, преодолению их обособленности и в разоблачении ложных реакционных взглядов. Правда, не все высказанное Белинским было полностью правильным. Но, повторяем, основные теоретические взгляды, развитые им в полемике с Соллогубам, были верны.

В полном соответствии с этими теоретически-

_________

¹ Эти фактические данные систематизированы в работе В. Базанова «К истории знакомства с "Калевалой" в России». (Труды юбилейной научной сессии Карело-финского филиала АН СССР; «Сто лет полного издания «Калевалы» — Институт истории, языка и литературы. Петрозаводск, 1950, стр. 177–197.) Назовем также ценные работы В. Евсеева (например, «Пути развития карельских эпических песен» в сборнике «Сто лет полного издания "Калевалы"», Петрозаводск, 1950; «Дружба карел и русских в отражении карелофинских рун», «Советская этнография», 1949, № 2; «Руны "Калевалы" и русско-карельские фольклорные связи», «Известия карело-финской научно-исследовательской базы АН СССР», Петрозаводск, 1948, № 3).

¹ «Калевала». Петрозаводск, 1956, руна двадцатая, стр. 127.

² Взгляды Соллогуба были изложены в его открытом письме «О литературной совестливости», опубликованном в «Альманахе», который был издан Я. Гротом «в память двухсотлетнего юбилея Императорского Александровского Университета» (Гельсингфорс, 1842). Белинский в этой полемике выступил как рецензент «Альманаха» (Полное собрание сочинений под редакцией С. А. Венгерова, т. VII, стр. 157, СПб, 1904), а затем и книги Морица Эмана «Главные черты из древней финской эпопеи "Калевала"» (то же собрание сочинений Белинского, т. XI, стр. 57, Петроград, 1917). Во второй рецензии Белинский недооценивает художественное значение «Калевалы», что, по-видимому, было вызвано несколькими обстоятельствами: во-первых, низким уровнем прозаического изложения рун, лишившим народный эпос его поэтического обаяния; во-вторых, недостаточным развитием исторической науки, мешавшим понять обстоятельства, определяющие некоторые действия героев древнего эпоса (напр., поиски Вяйнямейненом «первоначальных слов»); и, наконец, горячностью полемики. Но исходные принципиальные позиции Белинского и его общетеоретические выводы безусловно правильны.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание