всего подлинная содержательность, художественная ценность самой музыки.

Поиски путей советской музыки, преодоление в ней элементов инерции и застоя, прощупывание новых, диктуемых жизнью целей и средств — задача куда более сложная, чем установление «ведущего» жанра.

В этих поисках, как мне кажется, нужно непременно выйти из узкого мира профессиональных проблем. Перед мысленным взором должен быть широкий круг явлений современного передового искусства. И наша молодая поэзия с ее пытливыми поисками правды и с ее умным критицизмом, и новое, экспериментальное в кино и театре, и попытки наших писателей широко, глазами сегодняшнего дня взглянуть на прошлое. В поле зрения должно быть и гуманистическое антифашистское искусство стран мира. Особенно важно в современном передовом искусстве стремление пронести сквозь все катастрофы XX века веру в человека и в человеческое, стремление укрепить в людях стойкость против лжи и фальшивых обольщений, укрепить гражданскую совесть, личную ответственность, духовную сопротивляемость. Этика прогрессивного искусства несет в себе и его эстетику. Ее необходимо подмечать и культивировать.

В музыке, как и в других искусствах, идеал сегодняшнего дня живо чувствуется в отказе от велеречивости, риторики, самовлюбленности, развязной «бодрости», казенного славословия. И одновременно в намечающихся позитивных чертах: в суровой, умной человечности, сдержанности, в потребности говорить только «по существу» и только свое, выношенное. Быть может, еще и в свойственных современному мироощущению лаконизме, подвижности, в остром, всегда очень конкретном видении мира. А также в богатстве личного, где лирика освобождена от сентиментализма и прекраснодушия, а мысль — от абстрактного мудрствования, бесплодной игры ума.

Живой пульс ощущается всюду, где преодолевается рутина, всюду, где не теряется ощущение времени, где постановке новых творческих задач сопутствуют смелые поиски.

Живой пульс проявляет и будет проявлять себя в разных жанрах, формах, в самых разнообразных стилистических ракурсах. Он ощущается и в естественно возникающем взаимодействии жанров: если кино, песня, оратория, балет вторглись в симфонию, то, с другой стороны, симфонизм в его самых богатых и сложных формах, в его полноценной музыкальности становятся необходимым элементом оратории, вокально-инструментальной поэмы.

Последнее необходимо особо подчеркнуть, ибо, называя причины подъема каитаггно-ораториального жанра, М. Элик забывает об одной из главнейших — о развитии советского симфонизма, обретающего такие черты, как острая речевая выразительность, театральность. Забывает, так сказать, по необходимости. Ведь упомяни она эту причину — вся концепция статьи оказалась бы опрокинутой. По мнению М. Элик, «трудно говорить о сегодняшнем дне на языке симфонизма». Но творческая практика свидетельствует о противоположном: почти во всех сколько-нибудь значительных произведениях советских композиторов — на любую тему и в любых жанрах — заметно огромное плодотворное воздействие современного симфонизма. Это объясняется тем, что именно в сфере симфонизма и более всего в искусстве Прокофьева и Шостаковича новая музыкальная образность, новая музыкально-драматургическая логика откристаллизовались в наиболее полной и эстетически совершенной форме. Расцвет симфонизма (точно так же как и во времена Бетховена и Чайковского) сказался на всех музыкальных жанрах, в том числе и синтетических.

Внимательно присматриваясь ко всем удачным кантатам и ораториям последних лет, можно заметить: их достоинства в углублении выразительных средств, более смелой трансформации песенных элементов, в более широком, насыщенном развитии, иначе говоря, именно в том обогащении, которое у нас часто обозначают тяжеловесным словам «симфонизация»...

Как известно, не всякие поиски плодотворны и жизнеспособны. Право и прямая обязанность критики защищать живое и называть своим именем мертворожденное. Но одновременно должно существовать и непререкаемое право на творческий риск. Ведь новое, ценное, прорастающее на почве современности, не всегда является на свет «чистеньким», свободным от противоречий, вполне откристаллизовавшимся. Надо дать ему проявиться, обнаружить свои потенции, пообщаться с жизнью и поучиться у нее.

Время выдвигает генеральную задачу, искусство приближается к ее разрешению, идя многими, разными путями. Подлинному, чуткому художнику не нужны готовые рецепты, заранее предуказанные границы стиля и жанра. Нужно только не мешать ему слышать свое время. Тогда находятся пути, художественные средства, живые контакты с людьми. Только тогда искусство говорит в полную силу и устремлено к желанному будущему.

НАСЛЕДИЕ

К 150-летию со дня рождения А. С. Даргомыжского

И. РЫЖКИН

«Чухонская фантазия»

Когда в 1869 году, вскоре после смерти Даргомыжского, впервые прозвучала в Петербурге «Чухонская фантазия», она встретила горячий отклик. Но прошло время, и оказалось, что произведение заняло в концертном репертуаре слишком скромное положение. По-видимому, давно назрела необходимость уточнить историческое значение «Фантазии» в русской культуре XIX века, точнее, в том ее «слое», который был непосредственно связан с жизнью и культурой близких нам карельского и финского народов.

Бытовая картина народного веселья, разгульной пляски, местами нарочито неуклюжей, что усиливает ее комически-гротескный характер, — такое впечатление, соответствующее характеру уже сложившегося исполнительского толкования «Фантазии», возникает в воображении слушателя. Но углубленное изучение партитуры зарождает сомнение в правильности трактовки этого сочинения как жанровой картинки по преимуществу. Правда, этому как бы противостоит высказывание Ц. Кюи, указывавшего на то, что «У Даргомыжского был весьма замечательный талант к комической музыке» и что «Чухонская фантазия» служит «лучшим и самым полным обращиком инструментальной комической музыки Даргомыжского. <...> «"Чухонская", — замечает Кюи, — в своем роде так же нова, как и «Раек» г. Мусоргского, я открывает новые, еще не тронутые стороны в искусстве»¹.

Ho разве в свое время не была истолкована с известной односторонностью и «Камаринская», в которой многие (даже Одоевский) прежде всего восприняли элементы плясовые и юмористические? Быть может, аналогичные черты «Фантазии» заслонили другие ее особенности? Заметим попутно, что в XIX столетии само понятие «юмор» истолковывалось более широко: в значительной мере оно включало сферу характерного, а также сочетание скепсиса, иронии, лирики... Только на

_________

¹ *** (Ц. Кюи). Музыкальные заметки. «СПб. Ведомости» от 4 [16] декабря 1871 г. № 33.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

НАСЛЕДИЕ

К 150-летию со дня рождения А. С. Даргомыжского

И. РЫЖКИН

«Чухонская фантазия»

Содержание