это делали наши отцы — следовать логике, разуму, равновесию, гармонии? Не есть ли это болезненный итог снобизма и не следует ли опасаться, что это ухудшение предвещает конец царства красоты?.. Я сомневаюсь в искренности новейших «хищников», мне делается дурно, когда я вижу или слышу эти бесхвостые, безголовые произведения; создается впечатление невежества, дешевки, посредственности, которые даже трудно анализировать...»

*

О друзьях-скрипачах

«Вольф [известный импрессарио], видимо, хотел доставить мне удовольствие, когда оказал: "Завтра вы увидите в партере всех лучших скрипачей. Крейслер специально остался, чтобы послушать вас"».

Ах! животное... это был ужасный удар! Кровь застыла в моих жилах! ...Я сказал себе: все пропало. И если я все же решился, то чувствовал себя жертвой, которую ведут на пытку. Однако, немного привыкнув к мысли о важных судьях, которых я увижу, я подумал, что ведь не сказал об их враждебном ко мне отношении, я думал, что, быть может, часто сам заставлял их испытывать чувство страха и что будет справедливым, если они возьмут реванш.

В конце концов все это показалось мне забавным, я пришел в себя, вернулось спокойствие; на генеральной репетиции я окинул взглядом легион "квинт", разбросанных по всему залу. Крейслер, тактичный, скромный, взволнованный больше меня (ибо я совершенно не волновался); Марто, выставившийся, как важная персона, в ложе дирекции; Миша Эльман, очень подвижной, приятного облика; очень симпатичный Флеш; хмурый и внимательный Бурмейстер, Вилли Хесс, Дессау, Мейер, Пресс и все прочие; полубоги и четвертушки; в общем настоящий конгресс, на котором не хватало (я забыл Печникова), только моего милого и дорогого Жака Тибо.

Было ли это от количества подобной публики (слишком большого, чтобы это меня могло занять) или страстного желания заставить полюбить произведение, или Дух соревнования, задор придали мне новые силы, энергию, — не знаю, быть может, все вместе взятое, но я никогда за всю свою артистическую жизнь не играл лучше в отношении пальцев, смычка, чувства.

Это было победой произведения [Концерт Эльгара] и большой радостью для исполнителя. Концерт состоялся в понедельник, и хотя я боялся, что не сумею повторить то же усилие, я играл с большим спокойствием, с полной уверенностью, с полным владением всеми техническими и интеллектуальными средствами: я играл "счастливый", играл, предоставляя моей мысли изливаться, подобно обильному, прозрачному и свежему источнику...

После генеральной репетиции Крейслер держал себя превосходно, был полон восхищения, счастлив за меня и произведение. Это поистине натура тонкая, изысканная, исключительно тактичный и редкой искренности человек. То, что он сказал, запало мне в сердце. Исходя от первого исполнителя Концерта Эльгара, — который он играет как большой поэт, как законченный мастер — слова его значили для меня вдвойне, были мне особенно дороги!

…Флеш настоял, чтобы после генеральной репетиции я завтракал у него; были Крейслер и Эльман… По моей просьбе Эльман сыграл первую часть Концерта Чайковского, играл восхитительно горячо и технически совершенно. Молодые пальцы, свежесть мысли, благородство выражения, — все это придало произведению красоту, о которой я не подозревал. Ах! Сколько жизни может дать произведению самобытная интерпретация… Это было подлинное пиршество… разумеется, этот молодой артист может еще многому научиться, но столь же верно и то, что в настоящее время он один из лучших виртуозов. Эльман — прирожденный скрипач. Обожая недостатки и достоинства молодости, любя неисчерпаемое богатство воображения, порыв, горячий ритм, я испытываю безграничное наслаждение, слушая скрипку, вибрирующую жизнью по желанию этого двадцатилетнего чертенка…

Затем Крейслер и Эльман играли Концерт Баха для двух скрипок. С профессиональной точки зрения это было великолепно. Я испытал удовольствие практика, присутствовавшего при превосходно проведенной операции. Но это было еще не все. В исполнении Флеша я слушал Сонату Нардини, сыгранную прекрасно, широко; говорила поэтическая душа, без

большой страсти, без поисков внешних эффектов, отлично мыслящая... Эльман снова взялся за скрипку и стал играть филигранно сделанные миниатюры Крейслера под аккомпанемент автора. Это было для меня новым наслаждением. Это чуть манерно, слегка будуарно, но полно изысканного очарования непосредственности.

Наконец все пристали ко мне и заставили взять скрипку в руки. Крейслер сел за рояль и проаккомпанировал мне четвертый Концерт Вьетана наизусть (включая скерцо), не пропустив ни одной гармонии. Я с наслаждением играл прекрасное произведение моего учителя, все нашли его восхитительным. И все завершилось объятиями. Я был очень растроган поведением этих дорогих детей. Я люблю их за талант, но испытываю к ним чувство глубокой признательности за их отношение к тому, кого они называют "нашим общим учителем", вовсе не желая состарить его!...»

(Из письма к жене 13 января 1912 г.)

Перевел с французского И. Ямпольский

*

Мешают ли конкурсы учебе

(Дискуссия в Московской консерватории)

«Мешают ли конкурсы нашей учебе?» — такова была тема комсомольского собрания, состоявшегося в Московской консерватории незадолго до окончания учебного года.

Международный конкурс имени П. И. Чайковского заставил многое продумать, о многом поспорить. И вот возник вопрос, на первый взгляд показавшийся странным, — о целесообразности участия студентов в конкурсе!..

Обсуждение прошло горячо, страстно, чувствовалось, что проблема эта глубоко волнует студентов. Мнения разделились: одни — их было большинство — резко осуждали нынешнюю систему конкурсов, другие, наоборот, рьяно защищали ее.

— Подавляющее большинство студентов охвачено «болезнью» конкурсов, — сказал во вступительном слове секретарь комитета ВЛКСМ Ю. Курпеков. — Участие в конкурсах мешает нормальной учебной жизни, выбивает из колеи. Вместо того, чтобы изучать новое сочинение, студент, готовясь к конкурсу, часто топчется на месте, повторяя уже пройденное. Вот к примеру, пианист П., поступая в консерваторию, играл «Рапсодию на тему Паганини» Рахманинова; прошло полтора года, и он вновь стал учить эту пьесу для очередного конкурса. Вот и получается, что молодой исполнитель приходит к пятому курсу с крайне ограниченным репертуаром. Стыдно признаться, что у некоторых именитых лауреатов международных конкурсов не оказалось в программе таких популярных произведений, как Первый концерт Чайковского или его же Скрипичный концерт; только накануне конкурса им пришлось впервые «обыгрывать» эти концерты.

Наши студенты-лауреаты представляют собой некую особую «высшую категорию» среди учащихся консерватории. Им часто прощают «грехи» — пропуски занятий, академическую задолженность, тогда как «простому смертному» ничего не прощается. Лауреату гораздо легче попасть в аспирантуру, ему открыт доступ в филармонию, а ведь о концертной эстраде мечтает каждый. Тов. Курпеков считает, что студентам вообще, как правило, не следует участвовать в конкурсах; исключение можно сделать только для дипломантов.

— Почему лауреату даются все преимущества? — спрашивает аспирант Айрапетян. — Ведь далеко не каждый лауреат является действительно выдающимся исполнителем. Бывает, что студент со средними способностями безуспешно участвует во многих конкурсах и, наконец, получив третью премию на каком-либо фестивале, все же становится лауреатом. Бесконечная погоня за лауреатством не приносит пользы ни самому такому исполнителю, ни искусству в целом. Надо, чтобы молодой артист, достигнув творческой зрелости, мог выбирать конкурс по душе, по своим инди-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

*

О друзьях-скрипачах

*

Мешают ли конкурсы учебе

(Дискуссия в Московской консерватории)

Содержание