МУЗЫКАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ

«Катерина Измайлова»

в театре им. В. И. Немировича-Данченко

Постановка «Катерины Измайловой» в театре им. Немировича-Данченко несомненно явилась крупнейшим событием текущего музыкального сезона. По своей новизне, глубокому содержанию и, наконец, исключительной технической сложности «Катерина Измайлова» представляет собой труднейшее задание для сценического воплощения. Театр, насчитывавший ранее всего 60 чел. в оркестре, должен был овладеть колоссальной партитурой, требующей высокого мастерства как от дирижера, так и от оркестрантов. Труднейшие вокальные партии вместе с повышенными требованиями, предъявленными к хору (сцена во дворе Измайловых, во 2-й картине, 4-й акт с его монументальным эпосом песни каторжан) — стали настоящим экзаменом для исполнителей, и надо сказать, что с музыкальной стороны, в результате напряженных усилий и упорной работы, исполнительский коллектив театра справился с поставленными перед ним этой оперой требованиями. Под руководством дирижера Г. А. Столярова, чью работу пишущий эти строки неоднократно наблюдал на черновых репетициях, были преодолены многие трудности, с которыми встретились и оркестранты, и певцы-солисты, и хор.

Если мы подойдем к «Катерине Измайловой» со стороны ее стилистических особенностей, то следует сказать, что с начала до конца она пронизана натуралистическими установками режиссера, перекликающимися с теми элементами натурализма, которые рассеяны в достаточной степени и в музыке Шостаковича. Чрезвычайно тщательное бытописание, постоянная забота о натуралистической наглядности — вот что, по-видимому, определило стилистику постановки и наложило свою печать на характер отдельных сцен и на трактовку отдельных образов оперы. Режиссер показал мрачную картину купеческого быта, полную самого дикого произвола, деспотизма и своекорыстия, в плане натуралистически-подчеркнутого бытового психологизма. Мрачный образ купца Бориса Тимофеевича Измайлова надолго врезается в память. Властные жесты крепостника-собственника, неподвижный тяжелый взгляд, нетерпящий неповиновения, грубый окрик на домочадцев и работников, отсутствие постепенности в переходах настроений, резкая и отчетливая сменяемость характера поведения правильно рисуют образ старого хищника. В исполнении артиста театра им. Немировича-Данченко Кандалаки особенно запоминаются эпизоды «придирчивого разговора» с Катериной в 1-й картине и «ужина с грибками» в 4-й картине. Умение дать лаконичный жест, пластически дополняющий высказываемую мысль, у Кандалаки тесно сплетено с чувством меры, подсказываемой самой музыкой, наредкость пластичной и изобразительной. Облик купца, уставшего от истязания им Сергея и с жадностью поедающего лакомое блюдо — и эту минуту становящегося похожим на огромную крысу, расположившуюся среди мешков, — вызывает отвращение и ненависть.

Образ незначительного, но внешне расторопного и важничающего Зиновия Борисовича дан немногими верными штрихами (исполнители Ценин, Добролюбов). Ненужная суетливость в 1-й картине (сцена прощания), наружно показной гнев и базарная шумливость и многословие в эпизоде перебранки супругов (5-я картина) придают выпуклость, рельефность внешнему облику этого егозливого купчика, мелкого и ничтожного лавочника-хозяйчика. Хорошо найденный жест застегивания рубашки (1-я картина), глупое размахивание руками в припадке петушиного гнева «мужа перед богом и людьми» (5-я картина) придают образу Зиновия Борисовича несколько гротескный характер. Этому же служит и музыка, широко применяющая прием «комикования» материала (фальшивая «красивость» сцены прощания, петушиная фанфара при входе в эпизоде «супружеской размолвки»).

Образ Сергея (Остроумов) выиграл бы в своей убедительности, если бы не излишняя подчеркнутость «галантерейности» и глуповато-простецкого «молодечества», придающая облику Сергея некоторую наигранность. Ведь в действительности Сергей относится к своим любовным шашням с молодой хозяйкой вполне серьезно. С самого начала он глубоко заинтересован в успехе и абсолютно неспособен к какой-нибудь неосторожной или легкомысленной выходке, могущей показать его с невыгодной стороны в глазах Катерины. Его кокетство и заигрывание обусловлены уверенностью в своей собственной неотразимости. Но ухаживать Сергей может и должен без всякого «комикования», тем более, что это никак не вяжется с самим натуралистическим жанром постановки, в котором всякое «комикование» воспринимается как утрировка и переигрывание. Поэтому нарочитое переигрывание Сергея («я человек чувствительный»... в 3-й картине; «ах, зачем я тебя полюбил»... в 5-й картине), проистекающее от желания актера «обыграть» лицемерие и неискренность Сергея, влюбляющего в себя молодую купчиху из корысти, воспринимаются зрителем как плохо скрытая фальшь или как неудачная игра. Следует заметить, что, может быть, было бы лучше также дать Сергею более простой грим и более грубоватые манеры. В настоящем своем виде Сергей ловкостью и своеобразной грацией движений напоминает нечто среднее между отставным офи-

Катерина Измайлова — арт. Лещинская.

цером и недоучившимся студентом. Местами он просто выпадает из своего «бытового плана». Грация молодого приказчика — совсем особого рода. Ее надобно найти. Исполнение роли Сергея артистом Кутыриным в первых трех актах нам кажется более правильным по характеру даваемого им облика и по рисунку отдельных, наиболее трудных сцевических эпизодов (3-я картина). Что же касается финала оперы, то здесь Остроумов создал яркий облик наглеца, бесстыдно обманывающего свою любовницу на глазах у всех и с невероятным цинизмом уверяющего ее в своих чувствах.

Образ самой Катерины Измайловой, несмотря на превосходную работу артисток Тулубьевой и Лещинской, оказался ненужно искривленным в сторону «одухотворенной лирики» и «оперного психологизма», объективно несвойственным самой сущности изображаемого персонажа. Катерина с самого начала дана как женщина, стоящая выше окружающего ее быта, более умная и развитая, чем ее измайловские сородичи. Она трактована и режиссером и артистками как женщина, неудовлетворенная жизнью, в высшем смысле этого слова. Налет интеллигентности, постоянной внутренней думы лежит на облике Катерины. Образ страдающей одинокой Лизы из «Пиковой дамы» или мучимой конфликтом глубокого чувства и мысли Татьяны из «Онегина» — таковы «неуместные аналогии», непроизвольно напрашивающиеся в течение всего 1-го акта. В стиле высокой одухотворенной лирики Катерина проводит свои монологи о том, что ей не спится, что «котик к кошечке просится» и т. д. Получается парадоксальный разрыв с лексикой, где нет и намека на эту мечтающую интеллигентную барыньку, которая поет и двигается на сцене. Да и вопрос: не слишком ли много двигается она в 1-й картине? Музыка, изображающая ленивое позевывание и потягивание (лейт-жест кларнета) и баюкающая скучающую Катерину приятной истомой (f-moll’ная «Колыбельная» — фраза струнных — и оцепенелый фон ариетты «Муравей таскает соломинку») — не оправдывает создаваемый на сцене образ «томящейся пленницы», по-арестантски меряющей шагами углы. И чем лучше поет артиcтка, чем выпуклее подчеркивает она эту «интеллигентскую» характеристику Катерины, тем дальше она уходит от правды, тем больше выявляется разрыв с музыкой, в которой не содержится никаких особых признаков этого «одухотворения». Еще более заметен этот «разрыв» трактовки в 5-й картине, где Катерина почему-то дана как «ищущая», «стремящаяся» и сомневающаяся личность, где она трагически кутается в свою шаль, о чем-то думает и снова по-арестантски измеряет шагами пространство своей камеры-спальни. Между тем «печать высоких мыслей на челе» никак не увязывается с диким суеверием (эпизод с привидением), хищным стяжательством собственницы и откровенной чувственностью недалекой, неграмотной бабы, обезумевшей от страсти.

И снова то же противоречие: чем «умнее» выглядит Катерина на сцене, тем менее верит ей публика, тем фальшивее то целое, которое получается из всей этой эпопеи эпизодов слепой, животной, чувственной страсти и преступления, неизбежного при столкновении темных зоологических инстинктов мелко-собственнического, хищнического, беспощадного к человеку быта.

В сцене свадьбы эта фальшь подчеркивается мелодраматической позой, с заломленными руками, с трагически закинутой головой. В музыке этой трагедии нет. Музыка дает лишь образ нелепого полицейского капкана. Испуг пойманного зверя и издевательство «гостей купеческого звания и известного чина и положения в обществе», — выражаясь языком Лескова, — правильно обрисованы Шостаковичем, двумя штрихами показавшего и злорадство ухмыляющегося пристава, и садистическое любопытство гостей, и тупой, животный страх пойманной преступницы. На сцене же мы видим «трагедию обреченности», пафос которой направ-

Катерина Измайлова — арт. Тулубьева.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

МУЗЫКАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ

«Катерина Измайлова»

в театре им. В. И. Немировича-Данченко

Катерина Измайлова — арт. Лещинская.

Катерина Измайлова — арт. Тулубьева.

Содержание