Возможно, не следует смеяться над этим. Не следует, однако, и восхищаться, тем более, что все это давно уже не ново, все это было.

До недавнего времени мы были единственным местом в этой части света, где демонстрировалось все это «разнообразие». Сейчас уже в Чехословакии, Румынии, Югославии и кое-где в СССР создаются опусы для препарированного рояля и алеаторические партитуры. Мы больше не монополисты в этой области. Поэтому я возвращаюсь к вопросу критериев. Надо бы их поднять. Но как? Может быть, на следующую, X «варшавскую осень» следовало бы отобрать лучшие произведения из предыдущих девяти фестивалей. Устроить фестиваль фестивалей. Это дало бы большую гарантию качества. Хорошо бы, по крайней мере, некоторые из них, хотя бы только польские, предварительно апробировать на обычных концертных эстрадах в Кракове, Познани, Варшаве, Катовицах. Но я не знаю, возможно ли на практике такое разрушение «гетто современной музыки».

Чтобы тебе не наскучили мои обобщения, вот несколько деталей.

Я хотел бы еще раз и третий услышать такие вещи, как Концерт для флейты с оркестром Шабельского и «Apparitions» Лигети. Лигети — это филигранное, изящное звуковое кружево, а о концерте Шабельского один музыкант, не пропустивший ни одного сочинения, звучавшего на фестивале, сказал мне, что это лучшее, что мы здесь до сих пор слышали. Во всяком случае это действительно поэтичное сочинение. Но я опасаюсь, что говорю так оттого, что все более люблю тихую и приятную музыку и все труднее переношу шум, от которого мне временами хотелось бежать из зала. Ты должен понять, что нелегко заседать в сенате при столь «заниженных критериях».

Итак, меня пугает неподвижность, крик, шум, визг, а прежде всего — та легкость, с какой сегодня можно написать партитуру, употребляя все новые и новые условные графические знаки, партитуру, в которой все можно, которая все позволяет. Может быть, именно поэтому я так ценю Лютославского. Он старается ввести в хаос лад, план, дисциплину. Он собирает все эти рассыпанные осколки и строит из них дом, в который можно войти, в котором можно даже жить. Я имею в виду его Квартет и Paroles tissées на текст Шабрюна. Лютославский создает, а не разрушает. Он сочиняет, когда может что-то сказать, а не чередует эффекты (свои или чужие), в изобилии собранные нами с 1950 или 1912 года.

Провозвестники! Можно исполнять и их музыку, но прежде всего нужно оживить нашу «Осень», чтобы она окончательно не «перепилила» (буквально: «не сделалась пилой». — Ред.) как музыкантов, так и публику.

Любопытство — сильный двигатель, но не единственный.

Очевидно, что сегодня уже трудно противопоставить «авангарду» более чем несколько имен, принадлежащих к старшему поколению. Из Румынии к нам приехали со своими произведениями Строэ, Никулеску и Олах. Мы слушали «Музыку для фортепиано и камерного оркестра» А. Шнитке и «Perpetuum mobile» А. Пярта — единственное наряду с Шостаковичем и Бергом бисированное сочинение.

Лучше всего приезжай к нам осенью, чтобы увидеть, как все это выглядит в Варшаве. Ибо известно, что когда произведение искусства перевозишь на другое место, оно в чем-то изменяется. Чем-то одним являются Булез, Штокгаузен или Лютославский в зале «Плейель» и чем-то другим здесь, в Ленинграде или Лондоне. А музыканты — как музыканты. Каждый хотел бы, чтобы о нем говорили и писали в энциклопедиях, каждый хочет славы. Ты знаешь, что такое «сегодняшняя слава». Это нечто другое, нежели во времена Моцарта или Перикла. Может быть, сегодня и она подсечена под корень? Может быть, и современные произведения должны быть кратковременными, как газеты, журналы, фильмы и засыпающий нас град информаций? Может быть, искусство будет как шляпы, надеваемые одна на другую, или уподобится моде: сегодня — в полоску, завтра — в клетку, послезавтра — на шпильках? А может быть, все эти скользящие, чередующиеся и накладываемые друг на друга звуки заполняют собой уже другую тишину, нежели та, которая была ранее, и, может, в действительности ее уже нет, и мы находимся в каком-то пустом пространстве между одной и другой музыкой, одним и другим стилем — уже не искусства, но жизни?..

Мне кажется, что мы больше изменились в XX веке, чем за все предыдущие сорок столетий. Но это вовсе не означает, что я должен отказаться от собственных вкусов, мнений и даже стремлений, ибо я по-прежнему верю, что художник может развивать только то, что в нем действительно есть, и что нельзя переступить этот естественный предел, не став смешным и фальшивым. Поэтому я достаточно спокойно смотрю на то, что делается у нас, на наш фестиваль. Хорошо, что он существует, что мы можем, хоть и в миниатюре, хоть и с большим трудом, познать все это, даже если «все это» есть не что иное, как «гетто современной музыки».

Перевел с польского Г. Блейз

От друга

Многоуважаемый товарищ Мыцельский!

Свою талантливую статью в «Рухе музычный», которую мы публикуем выше, Вы адресовали друзьям. Я уверена, что и наши читатели откликнутся на нее всем сердцем: советские музыканты всегда были и будут истинными друзьями своих польских собратьев. Именно поэтому наши композиторы и критики в последние годы откровенно высказывали свои волнения и тревоги, наблюдая безудержное увлечение польских коллег формально-техническими «экспериментами». Ведь среди тех, кто поддался пропаганде «авангарда», мы находим не только незрелую молодежь, но и маститых авторов, еще недавно создававших произведения, блестящие по мастерству и глубокие по содержанию, тесно связанные с национальной культурой народа. Разве не этими произведениями они завоевали его признание и широкую известность за пределами страны?

Теперь же ажиотаж «экспериментаторства» воздвиг глухую стену между рядом польских композиторов и широкой слушательской аудиторией. Как Вы правы, приводя крылатое определение одного из своих собеседников — «гетто современной музыки»! (Я понимаю, конечно, что здесь имеется в виду не вся современная музыка, а лишь ее часть, связанная с авангардистскими течениями.) Это говорит о том, что Вы не одиноки в своих тревогах за судьбы отечественной музыки, перед которой стоит реальная опасность превратиться в бесплодную пустыню. В самом деле, много ли из произведений польской музыки, созданных за последнее десятилетие, «выжили» и завоевали место в повседневной концертной жизни, стали нужными слушателям, любителям музыкального искусства?

У меня есть друзья среди передовой польской интеллигенции разных профессий — педагоги, врачи, инженеры, деятели театра. Их сближает прежде всего любовь к музыке, настоящей глубокой музыке, всегда оставляющей благотворный след в душе человека, возвышающей ее, воспитывающей чувство прекрасного. И вот эти польские друзья, которые любят не только классику, но и Прокофьева, Шостаковича, Бриттена, Хачатуряна, Онеггера, Барбера, Гершвина, многие произведения Стравинского и других современных авторов, — эти друзья с горечью отзываются о нынешней продукции известного числа польских музыкантов.

Присутствуя последний раз на «Осени» в 1964 году, я убедилась, как специфична и узка ее аудитория. В основном это молодежь с не очень воспитанным вкусом, которую подобные демонстрации, очевидно, приучили только к аттракционам, а не к подлинному искусству. Во всяком случае она вела себя достаточно холодно, когда исполнялись произведения даже такого выдающегося творца, как Лютославский (я совершенно согласна с Вами в оценке его мастерства — меня тоже восхищает четкость замыслов, железная логика конструкций его произведений, хотя, не скрою, что творения, в которых композитор выступал как национальный художник-реалист, волнуют меня несравненно сильнее). И в то же время эта молодежь удовлетворенно гоготала на таких «зрелищах», как американский балет абсурда или выступления Кейджа, с которых мы с Вами, помнится, одновременно сбежали.

Вы правы, что любопытство — сильный двигатель, но не единственный¹. Но я бы добавила — и далеко не главный, когда идет речь об искусстве, о духовной «пище» народа. Великие классики воспитали в нас непоколебимую уверенность в том, что искусство — это кафедра, с которой художник обращается к человечеству со словами добра и правды (Гоголь), что музыка «средство для беседы с людьми» (Мусоргский), И мы не вышвырнем эти убеждения на помойку из-за того, что несколько художников, пусть даже талантливых, но потерявших почву под ногами в буржуазном мире, положили начало авангардизму. У нас, как Вы пишете, тоже коегде появились произведения, по-своему преломляющие принципы серийной организации музыки. Но все это лишь «проба», не более. Поняв, «как это делается», и убедившись в большой ограниченности данной системы, подлинно талантливые творцы ужеохладевают к подобному экспериментаторству и идут своей трудной, но плодотворной дорогой развития и обогащения традиций мирового искусства. Поэтому мне кажется, что один абзац Вашей статьи противоречит ее духу и направленности. Это там, где говорится, правда, не очень уверенно, что сегодня трудно противопоставить «авангарду» более чем несколько имен старшего поколения. Такой вывод можно сделать разве лишь по содержанию «Осени», других подобных фестивалей или по крикливой пропаганде авангардистов. Но ведь в мире много композиторов разных возрастов, которые ищут пути к большому искусству, которые хотят говорить с людьми на понятном и близком им языке. И у большинства молодых советских авторов есть превосходная музыка, ничего не имеющая общего с «авангардными» течениями. Она-то и определяет творческое лицо советской творческой молодежи, сближает ее со слушательской аудиторией. В нашей стране перед композиторами не стоит вопрос о том, как «проскочить на концертную дорогу». Конечно, у нас есть свои трудности, в основном связанные с тем, что количество хороших произведений превосходит пока возможности наших исполнительских коллективов и концертных организаций. Но все талантливое и яркое находит доступ к слушателям. Интерес широких масс к хорошей современной музыке непрерывно возрастает вместе с ростом культуры народа. Об этом интересе наглядно свидетельствовали концерты Пятого пленума правления Союза композиторов СССР, проходившего недавно в Москве. 

В заключение хочу выразить искреннее желание вновь увидеть Вас гостем советских музыкантов и моим лично, чтобы послушать вместе новые произведения, поговорить «по душам».

С дружеским приветом

Е. Грошева

_________

¹ Кстати сказать, я глубоко сожалела, когда на страницах руководимого Вами журнала появился опус Б. Почея, воспевающего «эксперимент» как таковой. Как и другие мои коллеги, я думаю, что этому молодому человеку, пока страдающему крайне наивным солипсизмом, нужно еще многому поучиться, многое узнать, осмыслить, прежде чем получить нравственное право влиять на общественное мнение.