Выпуск № 1 (326) | 1966 - страница 33

жил во времена Эдды?| Разве Корнель носил тогу? Записные книжки Доде, Гонкуров и т. п. не что иное, как костыли, иногда прекрасные костыли, которые носят калеки» (18.1.1891).

Надо сказать, что ни один из братьев Гонкуров не сделал столько заметок, сколько сам Роллан. Только в дневниках его насчитывается 15 000 страниц. И Роллан, как всякий настоящий писатель, не обходился без «костылей». Показательно, что среди писем Роллана из Рима есть такие, которые впоследствии почти целиком печатались как статьи или очерки либо были использованы в той или иной книге. Именно так обстояло дело с известным очерком Роллана «Моцарт по его письмам» или с рассказом о Терезе Брунсвик и ее любви к Бетховену.

Этот последний имеет свою историю. Ко дню рождения Роллана Мейзенбуг сделала ему неоценимый подарок — автограф Бетховена. Первый раз в жизни Роллан держал в руках бумагу, собственноручно подписанную великим композитором. «Это всего лишь подпись на закладной за год до смерти Бетховена, 24 февраля 1826, — пишет Роллан матери. — Крупный почерк, закругленный, очень связный, но слегка нервный и неровный» (3.II.1891). В этом письме Роллан очень подробно рассказывает обо всем, что он узнал о Бетховене и о Терезе после того, как прочел выдержки из воспоминаний Марианны Тергер, которая высказала предположение, что Брунсвик и была таинственной «Бессмертной возлюбленной» Бетховена. Очевидно, эта запись сделана не столько для того, чтобы поделиться с матерью книжной новинкой, сколько для памяти, как материал для будущей книги о Бетховене. Мало того, Роллан еще не раз возвращается к этим старым материалам и пересматривает их, например, в очерке «Сестры Брунсвик и их кузина из «Лунной».

В изложении Роллана воспоминания Тергер приобретают художественную форму; временами кажется, что мы в атмосфере юности Кристофа: «Любопытна сцена, когда юная графиня, которой тогда едва минуло шестнадцать лет, впервые осознает свою любовь. Это было зимой 1794 года. Бетховен давал ей уроки фортепиано; в своей бурной горячности он забылся до того, что ударил ее по руке и в ярости ушел, ушел совсем на улицу, в снег и холод без пальто и шляпы. В отчаянии юная графиня поспешила за ним, но слуга, к счастью, вовремя задержал ее, и Бетховен ничего не заметил. "С этого дня, — рассказывала уже старая Тереза подруге, — я почувствовала себя его собственностью, его вещью"» (3.II.1891).

Но Роллан уже тогда был ученым-историкбм и не склонен был принимать воспоминания целиком на веру. К тому же молодой писатель был тонким психологом... И Роллан делает вывод: «Остается узнать, — потому что, к несчастью, приходится все подвергать сомнению, — не был ли роман вымышлен уже потом романтически настроенной женщиной, страстно любящей музыку Бетховена и, может быть, уверившей себя, что любит его самого».

До некоторой степени заготовкой для будущих работ является и письмо, посвященное опере Вагнера «Зигфрид» — этого «самого немецкого создания Вагнера, к тому же героя самого популярного в Германии, но уж немного слишком "idyllisch" для нас. Произведение к тому же разбросанное. Посередине оно засыпает вместе с Зигфридом под сенью зачарованного леса с говорящими птицами. Больше не чувствуется столь характерного для Вагнера могущественного единства; и это потому, что он прервал работу над тетралогией, кажется, на втором действии для создания "Тристана" и что десять лет протекли между поэтическим усыплением Зигфрида и его пробуждением. Третье действие поэтому все целиком изумительно» (19.1.1891).

Как тут не вспомнить очерк о «Зигфриде», написанный через десять лет рукой мастера, профессионально владеющего материалом, способного на всесторонний анализ. И хотя по-прежнему Роллан считает третье действие «великолепным актом», он уже отдает должное и первым двум действиям — «детищам 1848 года».

В своих «Мемуарах» Роллан прямо говорит, что именно в Италии он впервые ощутил свое призвание художника. Больше того, он вспоминает, что в Риме в марте 1890 года на Яникульском холме он задумал «Жана Кристофа». Роллан называет этот знаменательный по своим последствиям момент «яникульским откровением» и считает, что тогда «творчество вышло из подземных глубин». «На этом месте был задуман "Жан Кристоф". Разумеется, он еще не принял своих окончательных очертаний. Но живое его зерно уже прорастало в почве. И какое же было оно? Чистый, свободный взгляд, парящий "над схваткой" народов, над временем. Независимый творец, который видит и судит современную Европу глазами Бетховена. Таким был я сам в ту секунду на Яникульском холме. Потом мне понадобилось двадцать лет, чтобы это выразить»¹.

Замысел «Кристофа» Роллан не открывал никому. Правда, в письмах к Мейзенбуг, относящихся к этому времени, мы находим мысли Роллана на тему, что такое «музыкальный роман, роман-симфония».

Если говорить о творческих нитях, которые про-

_________

¹ Цитируется в переводе М. Ваксмахера. «Иностранная литература» № 10, 1959.

тягиваются из глубины юношеского, римского периода ко многим зрелым произведениям Роллана, то «яникульская» нить, которая ведет к «Жану Кристофу», — самая значительная.

Но не только замысел «Жана Кристофа» увез Роллан из Рима. Навсегда в нем сохранилось и ощущение итальянской природы, ее ландшафта, красок, воздуха, искусства и самой жизни народа.

Научная работа в римских книжных и нотных хранилищах, музыкальные впечатления, спектакли в оперном театре Констанци, ежедневное музицирование, вместе с тем углубление в музыку — все это во многом определило то, что Роллан стал заниматься историей музыки.

В бытность Роллана в Риме наметилась и одна из его основных музыковедческих тем.

Исторические изыскания наталкивали Роллана на поиски музыкальных памятников итальянского Возрождения и старых мастеров XVII века. А отсюда оставался только шаг к изучению возникновения и развития оперы. Приобретая навыки исследования, работая над «Запиской» о Сальвиати, Роллан незаметно открывал для себя новые страницы истории музыки.

Возможно, что опера привлекла его внимание еще по одной причине. Тогда в Риме двадцатичетырехлетний Ромен Роллан видел свое писательское призвание прежде всего в драматургии. Драма, рассматриваемая им как игра страстей, характеров, увлекала его все более. В работе над «Орсино», драмой из эпохи Возрождения, интересы Роллана легко переплелись с поисками в области истории оперы.

Роллан начал исследовать историю возникновения и развития этого жанра в Италии, Германии, Англии. Впоследствии к этому прибавляется изучение произведений французов — Люлли, Рамо, Гретри. В историческом курсе, который он читает слушателям École Normale и студентам Сорбонны, эта линия его творчества закрепляется. Материалы по истории оперы постепенно превращаются в книги, статьи, очерки. Так появились роллановские «История оперы в Европе до Люлли и Скарлатти», статьи в музыкальной энциклопедии под редакцией Лавиньяка об итальянской, немецкой и английской опере, «Опера до оперы», «Гендель», «Заметки о Люлли», «Глюк», статьи об операх Вагнера и многие другие.

Будучи в свое время одним из крупнейших специалистов по этому вопросу, Роллан внимательно следил и за развитием современного оперного искусства. Широко известно, с каким живым интересом относился Роллан к творчеству Рихарда Штрауса, в частности к оперному. Переписка со Штраусом свидетельствует о том, как Роллан стремился к объективности оценки крупных художественных явлений, даже если они не отвечали его собственным эстетическим вкусам. Именно так было со штраусовской «Саломеей».

Статья об опере Дебюсси «Пеллеас и Мелизанда», высказывания о «Кармен», о «Борисе Годунове» показывают, как широки и разносторонни были интересы Роллана. Он никогда не смог бы ограничить себя исследованием в области далекой истории, как бы она его ни интересовала сама по себе. Узость, замыкание в какой-либо одной области интеллектуального труда всегда были глубоко чужды Роллану.

В Риме наметилась и другая музыковедческая тема Роллана-историка. По значению, которое она заняла в творчестве писателя, тема эта, пожалуй, первая. Это, конечно, Бетховен, творчество которого Ромен Роллан изучал всю жизнь, человек, духовной силой которого он не уставал восхищаться.

14 марта 1891 года Роллан писал матери:

«Я неизмеримо более бетховенианец, чем в прошлом году. Когда я играю у моего друга (Мейзенбуг. — Б. У.), я напрасно стараюсь вначале выбрать что-нибудь другое, я все равно возвращаюсь к Бетховену. Мне было бы очень легко писать о нем страницу за страницей; мне кажется, что под каждой музыкальной фразой я читаю выраженную в ней мысль. Это интересно как роман, но роман эпический».

Римский период стал важной вехой в жизни молодого Роллана и в значительной степени определил его творческие интересы на многие годы вперед.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание