Выпуск № 3 (232) | 1958 - страница 35

до «Войны и мира» — проникновенно звучит мелос русской песни. Он как-то в разговоре сказал: «Русская песня — это драгоценность».

Примерно так же используются украинские интонации в опере «Семен Котко». Хотя «Семен Котко» не так удачно был поставлен в Москве в Московском театре имени К. С. Станиславского, как «Дуэнья», но и эта опера своим новаторством и мастерством будила нашу творческую мысль, вдохновляла на смелые искания. Я считаю ее весьма значительным этапом на подступах к советской классической опере.

Вообще Сергей Сергеевич необыкновенно тонко чувствовал искусство театра и кино, был настоящим музыкальным драматургом. Достаточно вспомнить его оперы и балеты, музыку к кинофильмам «Поручик Киже», «Александр Невский», «Иван Грозный», музыку к спектаклям «Египетские ночи», «Гамлет».

Тогда же в Ленинграде я впервые услышал и полюбил на всю жизнь Пятую симфонию Прокофьева. Впоследствии, услышав Шестую, я тут же сказал Сергею Сергеевичу, что все же остаюсь поклонником Пятой. Он решительно не разделял моего мнения и ворчливо убеждал меня, что Шестая симфония лучше Пятой.

Лето в Иванове

О том лете, которое я провел в нашем Доме творчества в Иванове, пожалуй, можно было бы написать целый роман. Хорошо бы вспомнить незабываемые встречи лета 1945 года. Тогда в Ивановском доме жили и работали С. С. Прокофьев, Н. Я. Мясковский, Р. М. Глиэр, Д. Д. Шостакович, Д. Б. Кабалевский, А. И. Хачатурян и считавшиеся молодыми В. И. Мурадели, Н. И. Пейко, Н. В. Нариманидзе и я.

В предвечерние часы (утром все работали) мы часто играли в волейбол. Иногда в игре принимал участие Сергей Сергеевич; бил мяч хоть и не очень ловко, но довольно сильно. Шостакович всегда очень нервничал и огорчался, когда «мазал». Мурадели страшно переживал, горячился и спорил, зато Кабалевский, обладающий выигрышным для волейбола ростом и меткостью удара, блестяще завершал атаки.

В то лето Н. Я. Мясковский болел и часто лежал, и мы каждое утро его навещали. С каким теплом я вспоминаю теперь эти утренние беседы! Р. М. Глиэр рассказывал различные эпизоды из музыкальной жизни; я поражался его памяти. Тогда мне казалось, что все присутствующие в той или иной мере были его учениками. Очень трогательно относился к Мясковскому Сергей Сергеевич: в большой дружбе двух музыкантов была какая-то сдержанная скромность; они относились друг к другу с уважением, без всякой внешней аффектации.

Природа под Ивановым не особенно красива, но Прокофьев регулярно и помногу гулял; ходил он довольно быстро и далеко. Я тогда убедился в том, как сильно любит он русскую природу.

Обычно после завтрака и после обеда Сергей Сергеевич с женой Мирой Александровной гуляли в близлежащем леске. Их сопровождала собачонка «Змейка». Хотя мы все подкармливали ее, но она любила только Сергея Сергеевича и ходила за ним буквально по пятам.

В глубине леса находились два или три огромных муравейника. Один из них Прокофьев часто навещал. Почти с метр в вышину, весь усыпанный сосновыми иглами, он представлял собой целое муравьиное государство. Сергей Сергеевич аккуратно приносил туда кусочки хлеба, яйца или еще что-нибудь из еды и очень внимательно, подолгу наблюдал за муравьями. Помню, как он подробно, с большим знанием дела рассказывал о жизни муравьев.

Прокофьев всегда был в курсе современной литературы, особенно со

ветской. По вечерам он отдыхал, лежа в шезлонге, а Мира Александровна ему читала вслух.

Работал он очень много и очень быстро — сразу над несколькими произведениями.

Меня очень интересовал творческий метод Сергея Сергеевича, постичь который было очень трудно. Он всегда записывал почти готовые произведения. Эскизов и набросков бывало сравнительно мало.

В то лето Прокофьев сочинял «Оду на окончание войны», одну из фортепьянных сонат и еще что-то.

Однажды я увидел у него на столе клавир «Ромео и Джульетты», весь исчерченный мелкими надписями, расшифровывающими оркестровку. Все было написано так точно и так подробно, что оставалось только перенести эти пометки на партитурную бумагу. Я попробовал расшифровать двенадцатый номер («Маски») и просидел почти целый день над тремя страничками клавира. Из этой работы я извлек полезнейший урок: ведь известно, насколько своеобразен и неповторим оркестр Прокофьева.

Когда я учился в консерватории, мой педагог по инструментовке Д. Р. Рогаль-Левицкий приучал меня, прежде чем приступать к оркестровке, тщательно продумать все детали. Но эта моя «тщательность» часто терпела крах. Расшифровывая «Маски», я понял, насколько велико у Сергея Сергеевича внутреннее ощущение оркестровой палитры. Прокофьев находил всегда такие свежие тембровые краски, что, слушая его оркестр, не всегда можно было догадаться, как это сделано. Раз найденное больше не повторялось: фантазия Сергея Сергеевича была неистощимой.

Я не забуду, как все мы были поражены, впервые услышав приказ герцога из «Ромео», или сцену с часами в «Золушке», или хорал крестоносцев в «Александре Невском». Примеров такой удивительной музыки можно найти много, но все они обнаруживают неповторимость прокофьевской манеры.

Однажды утром Прокофьев попросил меня на час уступить ему мой коттедж в Иванове. Я охотно сделал это, втайне надеясь, что, усевшись поблизости на травке, «подслушаю», как он сочиняет. Каково же было мое огорчение, когда я услышал, что Сергей Сергеевич в течение целого часа берет на рояле С-dur’ный аккорд, широко разложенный почти по всей клавиатуре, и долго держит его на педали. Только впоследствии я догадался, что это ему нужно было в связи с инструментовкой «Оды» для столь необычного оркестра — восемь арф, четыре фортепьяно, большая группа духовых, ударных и контрабасов.

Кстати, мне вспомнилось, что один немецкий литератор был очень удивлен, услыхав, как сочиняет Рихард Вагнер: в течение двух часов беспрестанно повторялись секвенции основной темы «Тристана»...

Занятия у Прокофьева

Когда я учился у В. Я. Шебалина, он иногда «подкидывал» меня в класс к Мясковскому. Я считался, таким образом, «внучатным» учеником Мясковского, у которого когда-то учился мой учитель Виссарион Яковлевич.

Помню, как во время длительной болезни Шебалина я занимался у Мясковского. Впервые тогда я услышал его Шестую симфонию. Она на меня произвела такое сильное впечатление, что в качестве одной из тем своей симфонии я принес на очередной урок... побочную партию первой части из его Шестой симфонии. Сыграв с темпераментом музыку, я вдруг заметил, что Николай Яковлевич, улыбаясь, теребит свою бороду и молчит, а находящиеся в классе Евгений Голубев и Игорь Белорусец строят мне «рожицы». Николай Яковлевич, как всегда очень деликатный и сдержанный, ска

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание