Пусть историю! уточняют эпоху возникновения подобных песен, — с нас довольно сознания и того, что много веков назад русский народ уже умел создавать также волшебно-прекрасные по напевам и чеканные по форме песни. Несомненно, и эта песня не оставалась неизменной: десятки поколений никогда не учившихся музыке русских девушек каждую весну вновь и вновь преображали свою «Липыньку», как и другие хороводные, игровые песни. Достаточно того, что в XVIII веке она уже приняла свои очертания и что уменье вполне осознать этот «несложный», относительно короткий напев, уменье почувствовать его нежную и строгую красоту может повысить художественный уровень и профессионального музыканта!

В русских народных песнях особенно пленяют богатство, широта диапазона чувств и образов. Это неисчерпаемое разнообргзие поражает даже тогда,, когда сопоставляешь песни в пределах одного жанра. Возьмем хотя бы жанр русских плясовых песен и сравним наиболее известные из них: «Камаринскую» и «Ах, вы, сени, мои сени». Первая — простая и короткая — раскрыта уже Глинкой, отчетливо показавшим все обаяние этого разгульного, веселого, озорного пляса, когда танцор Енезапно кажется почти неподвижен, — он только поводит глазами да плечами, да подмигивает, а кругом все звенит и плещет весельем. Другая плясовая «Ах, вы, секи, мои сени» — еще не раскрыта композиторами: грузная, неистовая и «могутная», подлинно богатырская, плясовая эта вспоминается в ярком описании Алексеем Толстым неуемного, самозабвенного пляса Потока-богатыря. И, наконец, вспомните и сравните с этими напевами «бабью» плясовую: «Я вечор млада во пиру была», — опять иную, широкую, горделивую.

Каждая из этих трех песен — прежде всего подлинная плясовая, и в то же время в высокой степени исполнена тем, что называется «характерностью», своеобразием своего чеканного облика.

А сравните с этой группой «однородных по жанру» плясовых иные, например, волжские, бурлацкие песни. Римский-Корсаков, задумав писать в 1905 году свою так и неосуществленную оперу-песню «Стенька Разин», назвал три известные, рожденные на Волге песни, которые должны были войти в нее. Это «Вниз по матушке по Волге»; «Ты взойди, солнце красное» и бурлацкая «Эх, ухнем!»

Одно чувство, один основной признак роднит эти три гениальных русских напева: все они исключительно сильные, «волевые» мелодии, собранные и целеустремленные. Если бы нужно было показать несгибаемую волю, богатырскую силу русского народа, которую не могли сломить никакие притеснения, никакие испытания, показать и доказать его художественным творчеством, достаточно спеть эти три песни, рожденные на берегах великой русской реки.

И в то же время как глубоко различны эти три музыкальных образа! «Вниз по матушке по Волге» (берем, разумеется, ее лучший вариант, обработанный Викт. Калинниковым) — песня, уже цо основному образу которой (могучая река, охваченная буоей, выразительный символ народного восстания) можно догадаться о ее связи с восстаниями, разыгравшимися на волжских просторах, очевиднее всего — с эпохой и восстанием Степана Разина. Мелодия песни — неповторимо оригинальная, цельная, широкая и в то же время лаконичная, строгая, целеустремленная, величавая: это, действительно, голос неодолимого, уверенного в своей мощи народа. С гениальной проницательностью понял и использовал ее Глинка в сцене, раскрывающей геройское мужество верного сына своей родины Сусанина (как тему героизма); и все же песня эта еще ждет полного раскрытия своей могучей торжествующей силы в широких полотнах симфонических или оперных произведений.

«Ты взойди, взойди, солнце красное», хотя и отмечена вниманием Римского-Корсакова и Мусоргского, менее известна и оценена: а ведь это песня того же «ранга», как «Вниз по матушке по Волге», такая же могучая, широкая, но более напористая и в то же время светлая по характеру, величавая. Следует отметить, что именно в подобных мелодиях с максимальной яркостью выявилась русская непокоренная богатырская сила. Тексты песен по разным историческим причинам гораздо более сдержанны, быть может, вследствие осторожности певцов и преследования «крамольных» песен; только северные былины о русских богатырях таят в себе поэтические образы равновеликой мощи.

И, наконец, третья из волжских песен, — грузная, трудовая песня бурлаков-крючников, сохранившая во всей своей поступи явственную связь с рабочими ритмами волгарей и сопровождаемая неизменным припевом «Эй, ухнем!».

Надо ли подчеркивать, что трудовая «припевка» развернулась в этой песне в широкий музыкальный образ могучей силы, трудовой мощи, напряженной, организованной, все преодолевающей. Трудно представить себе мелодию более цельную и чеканную — при частых перерывах, более самобытную, чуждую штампа, оригинальную, типично русскую — при строгой «квадратности» (такой, казалось бы, непривычной для русских напевов). Простая и в то же время гениально яркая обработка Балакирева так четко раскрыла для каждого музыканта эту мелодию, что, думается, не требуется доказательств, какую великую душевную мощь выразил в этой пегие волжский крючник, бурлак (богатырские силы которого гениально запечатлели на полотне Репин в своих «Бурлаках» и Горький в «Фоме Гордееве»).

Достаточно сопоставить эти три волжские мелодии, чтобы понять грандиозный замысел «оперыпесни», рисовавшийся Римскому-Корсакову: это была бы, несомненно, подлинная картина народного восстания, которую так страстно хотел написать композитор в 1905 году!

Русскую народную песню еще недавно вульгаризаторы-рапмовцы называли «пассивной», «заунывной»: потому-то мы и назвали в первую очередь песни, вспомнить которые достаточно, чтобы набсегда опровергнуть ложь и нелепость подобных характеристик.

Среди песен, созданных русским народом, мы находим и образы глубочайшего горя, печали. Неслучайно самые трогательные, грустные напевы созданы женщинами и вдохновлены глубоко личными, лирическими мотивами. Надо ли напоминать горькие слова Некрасова о «трех тяжких долях судьбы», которые с незапамятных лет легли на плечи русской женщины? Но нужно обратить внимание на другое: не совершенством художественного воплощения «горя-злосчастья»

или «тоски-казолутки» дороги нам эти хрустальные песни, но удивительной глубиной своего замысла. Это отнюдь не простые «вопли горя», не причитания «воплениц», плакальщиц. В песнях этих поражают тонкость, многокрасочность переживаний, глубина мысли, содержательность целой «горестной повести», о которой выразительно поют мелодии. И здесь удивляет разнообразие музыкальных образов. Вспомним такую краткую и в то же время яркую мелодию песни «То не белая береза к земле клонится», всю напоенную какой-то возвышенной «светлой печалью», мягкой вадушевностью грусти; записанная еще в XVIII веке, эта мелодия только через столетие вошла, как самый, быть может, памятный образ, в великолепную «Увертюру на три русские народные песни» молодого Балакирева. И сопоставьте с нею хватающую за сердце повесть о женской доле — «Лучинушку», записанную на рубеже XX века Е. Линевой; вспомните, наконец, такие горькие напевы, как «Ой да ты, калинушка» или «Подуй, непогодушка».

В потрясающем, подлинно классическом напеве «Ой да ты, калинушка» нет уже той горькой и суровой логики, эпичности, которой напоена «Непогодушка». Напев этой песни — широкий и трепещущий, напряженный, горестный и возмущенный. Возглас кольцовской песни «Аль у сокола крылья связаны, аль пути ему все заказаны?!» мог бьг служить одним из эпиграфов к этой песне; она живет, развивается, и чувство, в ней выраженное, не поддается передаче одной фразой, одной характеристикой.

Вспоминая женские русские песни, нельзя пройти мимо свойственной им удивительной мягкости, сердечности, порою глубокой, чарующей нежности. Тем эстетам, которые и поныне готовы брюзжать по поводу «грубости» народного музыкального творчества (не перевелись, увы, и такие!), достаточно было бы указать, помимо уже упоминавшейся «Липыньки», на длинный ряд хороводных напевов (как, например, «Стой, мой милый хоровод», «Как во гоооде царевна») или величальную свадебную «Приданые, удалые, ладу-ладу!»: коротенькая мелодия эта — словно сам порыв нежной пленительной ласки¹.

А тем, кто еще считает народные песни «однотонными», следует вспомнить народную мелодию песни Марфы «Исходила младенька» и оценить неисчерпаемое богатство ее напева — широкого и в то же время напряженно сдержанного.

И, наконец, говоря о русских напевах, нельзя не вспомнить о мелодиях, которые, начавшись спокойно, уверенно, на полпути словно переламываются», завершаясь в трагическом тоне. Глубокая сдержанность и уравновешенность прядают им черты суровости, а подчас и героического трагизма, как, например, в известном напеве «Песни о татарском полоне»; иногда они полны затаенной печали и примиренности, как в лучшем (прокунинском) варианте песни «Уж ты поле мое, поле чистое», удивительно гармонирующем с содержанием текста (прощанье с жизнью и родиной умирающего в широком поле русского молодца).

Приведенными примерами мы, разумеется, не думали исчерпать всю глубину русского народного мелоса или даже основные его темы. На материале нескольких наиболее известных песен мы пытались лишь напомнить, дать почувствовать необъятное богатство их музыкального содержания, глубину, разнообразие и подлинную красоту этих напевов, законной гордости создавшего их великого народа. Широта идейного содержания русских песен по своему безбрежному размаху, по своей глубине может быть охарактеризована словами знаменитого запева «Высоты»:

Высота ль, высота, поднебесная,
Глубота ль, глубота, океан-море,
Широко раздолье — по всей земле!..

Отбор лучших народных песен, наиболее сознательно и успешно осуществлявшийся нашими композиторами-классиками, начался еще в XVIII веке, когда были составлены сборники Кирши Данилова и Львова-Прача. Ряд песен из этих сборников — несомненные шедевры русской народной музыки. Блистательно использованные композиторами, они послужат украшением будущей антологии. Позднее, вслед за сборниками Балакирева, Римского-Корсакова, выходили новые, в которых засверкало чудным светом немало других, ранее почти неведомых жемчужин русского народного музыкального творчества. Вспомним лучшие из них — Чайковского, Лопатина и Прокунина, а в XX веке — Линевой, Листопадова, Пятницкого. Но при всей неоспоримой ценности указанных сборников все они только предва.рителькые эскизы, материалы к той огромной работе, которую призваны осуществить советские музыканты. Предстоит сознательно и обоснованно отобрать в каждом сборнике самые лучшие по музыке песни, провести такую же работу по отбору лучших вариантов текста; провести аналогичное обследование огромного количества еще неопубликованных материалов, расшифровку фонозаписей и граммзаписей.

Потребуются, несомненно, и новые экспедиции для дополнительного сбора лучших образцов музыкально песенного искусства, созданных русским народом в советскую эпоху, для уточнения старых записей (например, поисков народномногоголосного изложения песен, известных только в одноголосии). Качество этой работы будет определяться художественной ценностью записанных песен. Наши фольклористы должны понять, что оценивать художественность народной мелодии для них так же обязательно, как для профессора консерватории оценивать художественное исполнение его учеников.

Громадным достижением на первом этапе этой работы было бы издание антологии лучших русских народных песен в их «натуральном» (необработанном) виде, (разумеется, с тщательно отобранными вариантами текста и комментариями не только научными, но и художественно-педагогическими.

Пропаганда величайших достижений музыкального искусства русского народа потребует также издания в разных обработках достойных по своему художественному качеству самих мелодий. Поскольку только сравнительно немногие из песен имеются в обработках русских композиторов-классикой (особенно в хоровых обра-

_________

¹ Эту песню с другими словами Мусоргский взял для славленья в «Хованщине».