Все, что нас восхищает в Вагнере, принадлежит в сущности к разряду симфонической музыки. Большое и глубокое впечатление в его музыке оставляют мастерская Увертюра, в которой он рисует доктора Фауста, Вступление к «Лоэнгрину», в котором небесные страны Грааля вдохновили его на создание нескольких прекраснейших страниц в современной музыке, «Полет валькирий», «Похоронный марш Зигфрида», голубые волны Рейна в «Золоте Рейна», — а разве всё это не симфоническая музыка по своему существу? В трилогии и в «Парсифале» Вагнер не заботится о певцах. В этих прекрасных и величественных симфонияхони играют роль инструментов, входящих в ёбстав оркестра.

Что же сказать о вагнеризме? Какие догмы должно исповедывать, чтобы быть вагнерисгом? Нужно отрицать всё, что создано не Вагнером, необходимо игнорировать Моцарта, Шуберта, Шумана, Шопена; нужно проявлять нетерпимость, ограниченность вкуса, узость, экстравагантность. — Нет! Уважая высокий гений, создавший Вступление к «Лоэнгрину» и «Полет валькирий», преданно склоняясь перед пророком, я не исповедую религии, которую он создал.

Мои воспоминания о Чайковском^*

В. НАПРАВНИК

Мое знакомство с Петром Ильичем Чайковским относится к октябрю 1884 года, ко времени постановки в петербургском Мариинском театре, под управлением моего отца, оперы «Евгений Онегин». Мне было тогда около 15-ти лет.

Отец поставил в Петербурге и все остальные оперы Чайковского: «Опричник» (1874), «Кузнец Вакула» (1876), «Орлеанская дева» (1881), «Мазепа» (1884), «Евгений Онегин» (1884), «Чародейка» (1887), «Пиковая дама» (1890), «Иоланта» (1892) и часто (особенно в 70-е годы) дирижировал его симфоническими произведениями.

Отец всегда относился с величайшей симпатией и к музыке Чайковского и к его обаятельной личности. Но только после «Онегина» между ними установилась настоящая близость, перешедшая в искреннюю дружбу. За ужином, в день постановки «Пиковой дамы» в 1890 году, Петр Ильич конфузливо предложил отцу выпить с ним на «ты», на что тот с радостью согласился и о чем на следующий день, улыбаясь, рассказывал нам, детям.

В каждый свой приезд в Петербург Петр Ильич по нескольку раз виделся с моим отцом. Предметом их разговоров у нас дома были главным образом музыкальные дела и в частности постановки опер Чайковского. Прежде всего намечался состав исполнителей и их дублеров. Затем Петр Ильич с величайшей готовностью выслушивал и исполнял советы отца относительно либретто, темпов, купюр, иногда даже перемены тональности, по той или другой причине неудобной для исполнения. Последнее иногда бывало композитору неприятно, так как он воспринимал данное место в определенной тональности. Но полностью доверяя опытности и доброжелательности отца, он и здесь шел на уступки.

Так как Чайковский не жил постоянно в Петербурге, то обычно отец без него подготовлял оперу «вчерне» и потом уже приглашал его приехать. Петр Ильич, волнуясь, являлся на общую спевку солистов и хора под рояль и восторженно встречался всеми исполнителями, устраивавшими ему шумную овацию. Его все любили. Своим скромным и мягким обращением он не мог не очаровывать.

Помимо вопросов чисто оперных, беседы Петра Ильича с моим отцом касались также музыкальной жизни обеих столиц и в значительной степени двух столичных консерваторий. И Петр Ильич, и мой отец всегда близко стояли к этим музыкально-учебным заведениям и с большим интересом следили за их развитием. Им обоим не раз предлагалось занять пост директора консерватории и оба по разным причинам отклоняли это лестное предложение: Чайковский не хотел себя стеснять как композитор, отец же отдал свои силы русской опере и не хотел отказываться от главного дела своей жизни.

Когда с конца 80-х годов Петр Ильич стал выступать, как дирижер, в России и за границей, он постоянно советовался с отцом и совершенно серьезно просил научить его дирижерскому искусству, посвятить в «тайны» его. Отец неоднократно ездил на первые репетиции и помогал, как мог, советами. Чайковский высоко ценил такое отношение к нему отца, и дружба их все больше и больше крепла.

Расположение Петра Ильича к отцу распространилось на всю нашу семью. Моя мать относилась с большой симпатией к Чайковскому. Для меня же с 15-летнего возраста он представлялся каким-то кумиром. Несмотря на то, что он был одних лет с моим отцом, то есть на тридцать лет старше меня, он «всерьез» относился ко мне, познакомил меня со своим братом Модестом Ильичем, у которого обычно останавливался во время наездов в Петербург, свел меня также с компанией своих племянников и их товарищей.

_________

^* Публикуемые воспоминания недавно умершего В. Э. Направника, сына выдающегося русского композитора и дирижера, предоставлены редакции журнала «Советская музыка» Домом-музеем П. И. Чайковского в Клину.

М. Микешин — проект памятника П. И. Чайковскому (1895)

Петр Ильич принимал участие во всех наших развлечениях, как наш ровесник. Он не подлаживался под нас, он так же искренно веселился, как мы, вот почему и нам с ним было просто и приятно. Тогда мне это казалось естественным, теперь при воспоминании о том времени меня поражает, до чего он был молод душой. Он и маленьких детей нежно любил, ласкал их, возился с ними. Часто по просьбе ребенка или подростка садился за рояль и играл какую-нибудь польку или вальс. Несколько раз при мне он играл танцы по просьбе взрослых. Своих чудных вальсов он не играл, а исполнял какой-нибудь старинный, простой, «не шикарный» вальс. Надо сознаться, тапером он был довольно слабым. Как-то раз у нас задумали танцовать. За недостатком танцующих я не мог, как обычно, сесть за рояль. Мы просили Петра Ильича сыграть кадриль. Он согласился, но, бедный, скоро утомился. Заметив это, я посреди кадрили сменил его, к большому его удовольствию.

Он принимал участие в наших шарадах и играх и сам, как ребенок, радовался, когда ему удавалось подшутить над кем-нибудь, поставить кого-нибудь в тупик, показывая карточный фокус или отгадывая чужие мысли. Последнее было известно у нас под названием «черной магии» и состояло в том, что кто-нибудь из гостей (понятно, непосвященных в тайну этого фокуса) говорил на ухо одному из нас — обыкновенно Петру Ильичу — загаданное слово. И вот Петр Ильич начинает произносить всякие, для постороннего не имеющие никакого смысла слова, и из начальных букв этих слов мы отгадывали задуманное слово. Секрет фокуса очень простой, но никто, как это всегда бывает, не мог догадаться. И Петр Ильич был в восторге, видя, как человек бьется над разгадкой. Помню, как мы однажды довели до белого каления С. И. Танеева, который так и не додумался до решения.

Однажды, придя к Петру Ильичу, я застал его и его племянника Боба Давыдова за писанием массы писем, адресованных Анне Петровне Мерклинг¹, которую Петр Ильич очень любил, но хотел над ней подшутить. Письма писались самого разнообразного содержания, начиная со смешных и кончая трагическими: в одном, например, он сам писал про себя, что Петр Ильич Чайковский застрелился. Меня тоже засадили писать. Написали 15–20 писем, и Петр Ильич сам опустил их в почтовый ящик. Он ожидал страшного эффекта и предвкушал удовольствие хорошенько посмеяться. На следующий день Петр Ильич у нас обедал с А. П. Мерклинг и думал, что как только она его увидит, так моментально с ужасом будет рассказывать о письмах, которые получила утром. Но вместо этого наша жертва упорно молчала и только хитро поглядывала на нас. Петр Ильич долго ждал, перемигивался со мной, наконец, не вытерпел, спросил что-то про письма и тем себя выдал. Оказалось, что Анна Петровна сразу поняла, кто затеял все это, и нарочно молчала, чтобы подразнить Петра Ильича.

Но насколько Петр Ильич был способен забавляться в обществе близких ему людей, настолько же тяготился всякими официальными приемами. Он был от природы болезненно застенчив и от этого жестоко страдал. Не выносил никаких светских условностей и терпеть не мог всяких обедов и приемов, устраивавшихся в его честь. Зато в компании близких ему людей он чувствовал себя превосходно, без конца шутил.

Часто по вечерам после обеда дома или у близких людей ходили в театры — в русскую драму, в балет, во французскую комедию. В Александрийском театре, во время антрактов, Петр Ильич ходил за кулисы повидаться с артистами, которых особенно любил, — с Савиной, Давыдовым, Варламовым. Гоголь был его любимым писателем, «Мертвые души» он знал чуть ли не наизусть, цитировал оттуда целые страницы, и когда инсценировку «Мертвых душ» поставили в Александрийском театре, он раза три был на этом представлении, приходя каждый раз все в больший восторг.

Когда я стал студентом, то меня с другими он брал после спектакля ужинать в известный в то время всем музыкантам недорогой ресторан Лейнера; иногда Петр Ильич приглашал вместе с нами и своих музыкальных друзей. Припоминаю частые вечера с участием музыкального критика Лароша, Аренского, Лядова, Глазунова, Зилоти, Ипполитова-Иванова, приезжавшего из Москвы Кашкина и других.

Я кончал юридический факультет Петербургского университета, и мне нужно было готовиться к государственным экзаменам. Желая сделать

_________

¹ А. П. Мерклинг — двоюродная сестра П. И. Чайковского. (Прим. ред.)

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Мои воспоминания о Чайковском*

В. НАПРАВНИК

М. Микешин — проект памятника П. И. Чайковскому (1895)

Содержание

Мои воспоминания о Чайковском^*