В гостях у Алексея Максимовича Горького

ИРМА ЯУНЗЕМ

Тринадцатое июля 1935 года останется в моей памяти на всю жизнь.

Обычный летний теплый, июльский день. Но какой для меня необычный!

В этот день я была в гостях у Алексея Максимовича Горького. Я увидела его близко, я говорила с величайшим русским писателем, создателем целой галлереи любимых мною образов.

Мы приехали в Горки в 2 часа дня. В вестибюле нас встретили родные Алексея Максимовича. Поднявшись на второй этаж, мы очутились в большой комнате с белыми мраморными колоннами. Посреди стоял стол, накрытый белой скатертью, на нем огромный букет розовых пионов в вазе. Справа, между колонной и стеной стоял рояль; слева — небольшой овальный стол и несколько глубоких, мягких кресел.

Как волновалась я, как ждала этой встречи! Но когда раздался спокойный голос Алексея Максимовича и на пороге показалась его высокая фигура, когда его теплая, сильная и мягкая рука пожала мою руку, когда я встретила его внимательный, добрый, приветливый взгляд, мне сразу стало хорошо и покойно. Казалось, я знаю его долгие годы, как старого друга.

Алексей Максимович ласково улыбнулся мне, приглашая сесть, и сказал: — А я вас знаю, не раз слышал по радио и в концерте на съезде писателей.

Мы заговорили о Ромэн Роллане, но в это время в дверях показался и он сам, — высокий, худой, в темном костюме, с высоким крахмальным воротничком и накинутым на плечи шерстяным плащом.

У него бледное, прозрачное лицо с чуть заострившимся носом и совершенно необыкновенные лучистые глаза. С ним вошли его жена Мария Павловна с сыном и невесткой и ленинградская художница В. М. Ходасевич. Мы поздоровались. Вначале разговор шел о каких-то незначительных вещах. Заговорили о погоде. Алексей Максимович рассказал, как он вчера ходил в лес, хотел разжечь костер, но из-за ветра и сырости это ему не удалось...

— Кстати о ветрах, — и Горький, теребя свои усы, вспомнил о случае, происшедшем на днях у него на даче, когда гулявшая во дворе наседка с только что вылупившимися цыплятами перенесла большое волнение. Сильный порыв ветра опрокинул крошечных цыплят, и они покатились, как яркожелтые шарики, — курица, распушив перья, бежала за ними.

— Вот если бы меня ветер так согнул, как цыпленка, и погнал по своей воле... Мне, наверно, это было бы так же мало приятно, как этим цыплятам!

Все рассмеялись. Я смотрела на Алексея Максимовича и прислушивалась к его мягкому, чуть «окающему» говору. Как свободно и легко он говорил, как умел сразу создать вокруг себя атмосферу дружеской непринужденности.

Потом Алексей Максимович попросил меня спеть. Я подошла к роялю и коротко рассказала содержание первой песни — «Сказ про татарский полон».

Сознание, что я пою перед двумя великими художниками, вызывало во мне огромное волнение. Но это было хорошее творческое волнение, воодушевлявшее меня, придававшее мне новые силы. Я стремилась в своем пении раскрыть поэтическое содержание и характер песен, передать моим слушателям всю красоту

А. М. Горький

народной музыки. Мне хотелось, чтобы эти песни стали этим двум людям такими же близкими и дорогими, как и мне!

Я спела русскую песню, записанную мною в Сибири, и чудесную украинскую песню «Чуешь, брате мій», затем башкирскую, татарскую, якутскую, бурятскую, грузинскую, армянскую, еврейскую, белорусскую...

— Самая замечательная песня про полоняночку, — сказал Ромэн Роллан, — во Франции есть аналогичная ей песня о короле Ролане, такая же эпическая, спокойная, повествовательная....

С этим согласился Алексей Максимович. Им обоим понравились также украинская, якутская, башкирская и китайская песни, в которых ярко выражен национальный колорит; эти песни вызывают образное представление о природе и людях.

После обеда я опять много пела. Слушая веселые, задорные песни, Алексей Максимович весь светился доброй улыбкой, ударял в ладоши. А ударял он очень забавно, — поворачиваясь ко мне всем корпусом, раскрывая широко руки, как будто хотел оонять, и хлопал ладонью об ладонь. Какое очарование от него исходило, сколько было в нем непосредственности, простоты!

Вечером, за чаем, Алексей Максимович много рассказывал об Италии. В его красочном рассказе оживают картины этой далекой страны, — ее природа, быт, люди. Горький хорошо знал и любил итальянскую народную песню.

— Нередко, — говорит он, — песни слагаются безвестными поэтами и композиторами из народа — мелкими ремесленниками, рыбаками, уличными торговцами. Бывает, что такие песни быстро подхватываются и приобретают широкую популярность, иногда даже выносятся на эстраду в исполнении певцов-профессионалов.

С неподражаемой живостью и юмором Алексей Максимович рассказал нам о случае, свидетелем которого он был: в одном театрике певица спела очень удачную песенку, имевшую огромный успех у аудитории. Раздались возгласы: «Автора! Автора!». Певица уходит. За кулисами происходит какая-то возня, кого-то тянут, кто-то упирается... Певица выходит одна, кланяется, — ей опять кричат: «Автора! Автора!». Опять возня за кулисами, и, наконец, она выводит за руку упирающегося «автора» — длинного верзилу, в клетчатых брюках с бахромой, в затасканном пиджаке... Публика на мгновение смолкает от неожиданности, и в этой тишине вдруг с галерки раздается чей-то голос: «Quel monumento!». Взрыв смеха, новая лавина аплодисментов...

Как выяснилось потом, автором песни оказался какой-то местный ремесленник.

И еще вспомнил Алексей Максимович, как однажды он был в Милане в оперном театре «La Scala». Шла опера «Севильский цирюльник» Россини. В спектакле участвовали четыре гастролера в заглавных партиях, в том числе и Ф. И. Шаляпин. Опера шла на итальянском языке. По установившимся традициям, гастролерам не разрешалось бисировать свои арии.

Перед спектаклем Шаляпин поспорил со своими друзьями, что он будет бисировать «Клевету».

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

В гостях у Алексея Максимовича Горького

ИРМА ЯУНЗЕМ

А. М. Горький

Содержание