Выпуск № 8 (119) | 1948 - страница 10

ворожденного «философски-обобщенного звукового полотна». Оно и понятно. Написать «философски-обобщенное» произведение можно лишь, уже имея большой запас жизненных, а не только чисто музыкальных впечатлений. А разве можно говорить о богатстве жизненных впечатлений у молодого человека, который убежден, что все непосредственно не касающееся процесса сочинения музыки или писания музыковедческих работ есть пустая трата времени, который мог бы сказать о себе, перефразируя Репетилова: «Да, симфонизм есть вещь, а прочее всё гиль».

И однако вся эта широта интересов и занятий не отвлекала композиторов-классиков от работы по специальности. Музыка, как никакое другое искусство, не терпит дилетантизма. Она требует от человека, занимающегося ею, систематической, ежедневной, упорной работы над собой, над повышением уровня своего мастерства. Работники многих других профессий могут себе позволить роскошь на некоторое время отвлечься от своей специальности. Музыкант этого сделать не может, иначе он неизбежно все быстрей и быстрей будет скатываться с достигнутых им высот. Жизненный путь музыканта не может не быть целеустремленным. Иначе все его богатство жизненных впечатлений останется мертвым капиталом.

Была ли у наших классиков такая целеустремленность? Вопрос не столь нелеп, как кажется на первый взгляд. Остатки когда-то широко распространенного взгляда на кучкистов как на дилетантов еще дают себя знать. Почему, например, до сих пор в «кулуарах» иногда нужно доказывать, что в своеобразном творческом пути Мусоргского нет ни грани дилетантизма? Почему такого разностороннего и технически-совершенного мастера, как Алябьев, иной раз все еще называют «композитор-дилетант»? Почему, наконец, через сто с лишним лет после написания «Сусанина» и «Руслана» Б. В. Асафьев вынужден около трети своего исследования о Глинке посвятить своеобразной «реабилитации» его и на десятках страниц опять-таки доказывать, что не барская лень и не дилетантское отношение к труду характерны для творческого облика основоположника русской музыкальной классики?

За последние годы у нас часто вспоминают о Танееве, как о неутомимом труженике, денно и нощно работавшем над углублением своей музыкальной культуры. Необычайно целеустремленный жизненный путь создателя «Подвижного контрапункта строгого письма» является молчаливым укором не одному из нас, лениво и неторопливо работающих. Но как охотно забывают, что С. И. Танеев не только писал десятки и сотни контрапунктических упражнений на одну и ту же тему, но и основательно и глубоко изучал философию.

Восхищаясь сверх всякой меры танеевскими чисто техническими упражнениями в контрапункте, мы почему-то часто не замечаем непрерывного, поистине героического, вдохновенного труда тех композиторов, в процессе работы которых моменты рассудочного мастерства находятся на втором плане. Правда, нет музыканта, который не помнил бы, что Чайковский приносил А. Рубинштейну целые кипы выполненных им задач на урок. Но все ли обращали внимание на то, что колоссальная продуктивность Чайковского тесно связана с высокой культурой труда, с необыкновенной внутренней дисциплинированностью? Современники вспоминали, что если случалось ему поздно лечь или совсем не спать ночью, он никогда не наверстывал потерянного отдыха на следующее утро, а вставал неизменно в свой час, между восемью и девятью утра. Балакирев даже во сне иногда мучительно размышлял над каким-нибудь поразившим его музыкальным явлением. С предельным напряжением всех своих сил работали Римский-Корсаков и Рахманинов.

Наши классики успели так много сделать для славы русской музыки не потому, что им чужды были иные интересы (идея, явно несуразная), а потому, что трудом, трудом радостным, вдохновенным и энергичным, был наполнен весь их жизненный путь. Вспомним Рахманинова, нередко в молодости «уписывавшего в партитуры уже готовое» от пяти часов утра до восьми вечера и говорившего: «Я во время работы никогда не чувствую усталости, напротив, удовольствие». Вспомним замечательные слова Чайковского: «Я буквально не могу жить, не работая, ибо как только кончен какой-нибудь труд

и хочешь предаться отдыху, так вместо отдыха является тоска».

Напряженный творческий труд почти всегда доставляет человеку неизъяснимую радость. Это чувствовали на собственном опыте очень многие. Знают все также, что для талантливого человека уже сама возможность заниматься любимым делом составляет величайшее счастье. Знают, но нередко забывают об этом, так как для советского человека «право на труд» стало такой же естественно-подразумевающейся вещью, как право свободно дышать. А между тем нашим классикам свое «право на труд» приходилось завоевывать в упорной борьбе: отсутствие общественного понимания, пренебрежительное отношение к творческому труду музыканта хорошо известны. Так называемое «высшее общество» рассматривало музыку лишь как средство для развлечения. Даже лучшие произведения композиторов не доходили до народа. Воплощая в своем творчестве самые глубокие думы и чувства народные, Глинка, Мусоргский, Чайковский и другие гиганты русской музыки не могли не ощущать с глубокой горечью эту отделенность от своего подлинного слушателя, свою зависимость от суждений и оценок равнодушного или враждебного к их стремлениям светского общества.

Обратим внимание на самую «прозаическую», но весьма существенную вещь — материальную обеспеченность. Глубоко неверны обычные поверхностные мнения, что большинство композиторов прошлого были людьми состоятельными и жили, «ни нужды, ни заботы не зная». Особенно тяжело приходилось им в молодости. Профессионал-композитор — от Балакирева и до Рахманинова — не имел возможности всецело отдаться своему призванию, потому что композиция почти не давала средств к существованию. Внимание и силы отнимало прежде всего приобретение второй профессии: у Чайковского — юриспруденция, у Бородина — химия и медицина, у Кюи — военно-инженерное дело и т. д.

Но даже в тех случаях, когда композиторы занимались только музыкой, они не могли всецело отдаться творчеству. Острая нужда заставляла давать бесчисленные уроки ради заработка. На эту сторону жизни молодых композиторов почему-то редко обращают внимание. А между тем наши классики немало времени и сил были вынуждены отдавать музыкальной «поденщине». Чтобы не быть голословными, предоставим слово им самим:

«Я чувствовал, что обильное количество уроков разрушительно действует на меня как музыканта, притупляя эстетическое чувство и делая в конце концов совершенно равнодушным и безучастным к самой музыке. И какая музыка может зародиться в голове человека, утомленного от фортепианных уроков и из ушей которого не выходят разные этюды, гаммы и прочий хлам, который учитель принужден прослушивать в исполнении своих учеников» (Балакирев).

«Вчера я встретил поверенного портного Морбрие, который сказал мне, что срок уплаты моего векселя очень близок (ноябрь), чтобы я об этом подумал, так как на этот раз уже никаких отсрочек быть не может. Я его упрашивал подождать до весны (я получу 150 руб. серебром с Рубинштейна), но он отказал мне наотрез. У меня теперь к концу консерваторского курса будет огромная работа и мне не хотелось бы попадать в долговое отделение» (Чайковский).

«Эту зиму я удовольствуюсь, вероятно, своим пальцем, который буду с невозмутимым видом сосать. Я не шучу. Жить мне не на что... Мне на самую обыденную жизнь не будет хватать» (Рахманинов).

«В Вене имел я уроки: большинство были грошевые, я жил на самой вышке громадного дома; нередко случалось, что дня по два, по три я не имел чем заплатить за обед... обстановки в квартире не было почти никакой; зато все углы и пол комнаты усеяны были моими сочинениями! Так и ложилось всё из под пера на бумагу, когда жилось буквально впроголодь! И как много тогда я писал, и чего-чего только я не писал! Тут были всевозможные пьесы: оратории, симфонии, оперы, романсы; при этом не одни лишь музыкальные произведения — тут были и литературные, критические, чуть ли даже не философские статьи; я даже составлял в своей мансарде нечто в роде газеты для единого читателя — самого себя... А голод подчас так и прохватывал. Такое житье продолжалось года полтора...» (А. Рубинштейн).

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание