вевает воспоминания и тоску по родному дому. Колокольный звон «в жаркой тишине июньских будней» создает музыкальную настроенность, и, под впечатлением полученного письма и этого колокольного звона, — нахлынувшие воспоминания, чувства и думы складываются в строгий и печальный образ протяжной русской песни.

«Родные, — грустно и сердито говорит Устинья, — а отойди от них на три версты — и нет тебя, и отломилась, как сучок! Я тоже, когда первый год в городе жила, неутешно тосковала. Будто не вся живешь, — не вся вместе, а половина души в деревне осталась, и все думается день-ночь: как там, что там?..

Ее слова словно вторят звону колоколов, как будто она нарочно говорит в тон им. Горничная, держась за острые свои колени, покачивает головою в белом платке и, закусив губы, печально прислушивается к чему-то. Густой голос Устиньи звучит насмешливо и сердито, звучит мягко и печально.

— Бывало — глохнешь, слепнешь в злой тоске по свое-то стороне; а у меня и нет никого там. батюшка в пожаре сгорел пьяный, дядя — холерой помер, были братья, — один в солдатах остался, ундером сделали, другой — каменщик, в Бойгороде живет. Всех будто половодьем смыло с земли...

...Вдруг Устинья говорит бойко, но деловито:

— Ну-ко-сь, Машутка, подсказывай...

— Чего это?

— Песню сложим...

И, шумно вздохнув, Устинья скороговоркой запевает:

— Эх, да белым днем, при ясном солнышке,
Светлой ноченькой, при месяце...

Нерешительно нащупывая мелодию, горничная робко, вполголоса поет:

— Беспокойно мне, девице молодой...

А Устинья уверенно и очень трогательно доводит мелодию до конца:

— Всё тоскою сердце мается...

Кончала и тотчас заговорила весело, немножко хвастливо:

— Вот она и началась, песня! Я-те, милая, научу песни складывать, как нитку сучить... Ну-ко...

Помолчав, точно прислушиваясь к заунывным стонам лягушек, ленивому звону колоколов, она снова ловко заиграла словами и звуками:

— Ой, да не зимою вьюги лютые,
Не весной ручьи веселые...

Горничная, плотно придвинувшись к ней, положив белую голову на круглое плечо ее, закрыла глаза и уже смелее, тонким, вздрагивающим голосом продолжает:

— Не доносят со родной стороны
Сердцу весточку утешную...

— Так-то вот! — сказала Устинья, хлопнув себя ладонью по колену. — А была я моложе того лучше песни складывала! Бывало, подруги пристают: «Устюша, научи песенке!» — Эх, и зальюсь же я!.. Ну, как дальше-то будет?

Я не знаю, — сказала горничная, глаза, улыбаясь.

...Над мостовой мелькают ласточки, почти касаясь земли изогнутыми крыльями: значит мошкара опустилась низко, — признак, что к ночи соберется дождь. На заборе, против моего окна, сидит ворона неподвижно, точно из дерева вырезана, и черными глазами следит за мельканием ласточек. Звонить перестали, а стоны лягушек еще звучней, и тишина гуще, жарче.

— Жаворонок над полями ноет,
Васильки-цветы в полях зацвели,

— задумчиво поет Устинья, сложив руки на пруди, глядя в небо, а горничная вторит складно и смело:

— Поглядеть бы на родные-то поля!

И Устинья, умело поддерживая высокий, качающийся голос, стелет бархатом душевные слова:

— Погулять бы, с милым другом, по лесам!..

Кончив петь, они длительно молчат, тесно прижавшись друг к другу; потом женщина говорит не громко, задумчиво:

— Али плохо сложили песню? Вовсе хорошо ведь...

...Кто-то крикнул сердито, сонным голосом:

— Марья!.. Машка!.. 

— Ой, зовут...

Горничная пугливо убежала, а Устинья, снова усевшись на лавку, задумалась, разглаживая на коленях пестрый ситец платья...»¹.

Что стало с той песней — неизвестно. Быть может, Устинья, либо Марья «научила той песне» и другую девушку со звонким голосом, и песня, передаваясь из уст в уста, нашла отклик в сердцах многих людей, поневоле покинувших свой край и дом. А, может, песня была позабыта в тот же вечер.

Горький в своем рассказе не упомянул ни словом о судьбе песни. Он запечатлел зарождение песенного образа в народе и он сохранил для нас — в нетронутом и неприкрашенном виде — самую песню, ее чистую, выразительно простую и глубоко западающую в душу поэзию. Он воспроизвел при этом картину, не случайную (хотя в рассказе описан один случай), но характерную, «типическую» и тем для нас особенно интересную и ценную. Сопоставляя воссозданный Горьким образ двух женщин, сложивших русскую песню, с образом певшей девушки, которую услышал Комитас в Шираке, близ Аричского монастыря, мы невольно воскликнем: как много здесь общего и как всё различно! И этим, быть может, мы лучше всего определим сущность народного песнетворчества — так, как оно возникает, складывается и, вечно развиваясь, живет...

Бесконечно многоразличны жизненные импульсы, стремления, побуждающие народных певцов «сложить песню». Многоразличны обстоятельства, при которых песня складывается в народе. И особенна, своеобразна, неповторима судьба каждой народной песни. Но во всем этом многоразличии «единичных проявлений» творчества народа есть черты общие, непреходящие: естественность и простота.

Песня возникает, «складывается» в народе просто, — из естественной внутренней потребно-

_________

¹ М. Горький, Как сложили песню.

эти одаренной натуры в образном осмысливании жизненного опыта.

Творцы песен — простые, обычные люди из народа, различные по национальности, возрасту и характеру; люди различной степени дарования и различной судьбы. И никто из них, запевай и слагая песню, не думал, вероятно, о создании «произведений искусства». В своем простом пении, которое мы зовем безискусственным, они лишь выражали естественную потребность душевного высказывания. И неизменно в трогательной искренности, в задушевной простоте, в естественной выразительности сложенных ими песен вновь и вновь оживала вечная красота духовного облика народа.

Не об этом ли говорил и Н. Чернышевский, сравнивая «естественное» (народное) пение с пением «искусственным»? «Естественное пение, — писал он, — как излияние чувства, будучи произведением природы, а не искусства, заботящегося о красоте, имеет, однако, высокую красоту; потому является в человеке желание петь нарочно, подражать естественному пению. Каково отношение этого искусственного пения к естественному? Оно гораздо обдуманнее, оно рассчитано, украшено всем, чем только может украсить его гений человека: какое сравнение между арией итальянской оперы и простым, бедным, монотонным мотивом народной пески! Но вся ученость гармонии, все изящество развития, всё богатство украшений гениальной арии, воя гибкость, всё несравненное богатство голоса, ee исполняющего, не заменят недостатка искреннего чувства, которым проникнут бедный мотив народной песни и неблестящий мало обработанный голос человека, который поет не из желания блеснуть и выказать свой голос и искусство, а из потребности излить свое чувство. Различие между естественным и искусственным пением — различие между актером, играющим роль веселого или печального, и человеком, который в самом деле обрадован или опечален чем-нибудь, — различие между оригиналом и копиею, между действительностью и подражанием. Спешим прибавить, что композитор может в самом деле проникнуться чувством, которое должно выражаться в его произведении; тогда он может написать нечто гораздо высшее не только по внешней красивости, но и по внутреннему достоинству, нежели народная песня; но в таком случае его произведение будет произведением искусства или «уменья» только с технической стороны, только в том смысле, в котором и все человеческие произведения, созданные при помощи глубокого изучения, соображений, заботы о том чтобы «вышло как возможно лучше», могут назваться произведениями искусства; в сущности же произведение композитора, написанное под преобладающим влиянием непроизвольного чувства, будет создание природы (жизни) вообще, а не искусства....»¹.

Сама жизнь пробуждает в народном певце дар и внутреннюю потребность музыкально-поэтического высказывания. Песня возникает в его сердце, когда согласованный строй жизненных впечатлений сопрягается с личным чувством, с личной думой певца.

Момент соединения «общего» и «личного» создает в творчески одаренной натуре ту музыкально-поэтическую настроенность, которая определяет характер песни и воплощает образы глубокой жизненной красоты. И нам понятно, почему великие художники — Пушкин, Глинка, Толстой, Мусоргский, Шевченко, Римский-Корсаков, Чехов, Чайковский, Горький, Бородин и многие другие, — с таким увлечением заслушивались народных песен и в них черпали силу творческих вдохновений.

Обобщая сказанное, важно подчеркнуть множественность и бесконечное разнообразие проявлений жизненно-прекрасного в народной песне. Каждый из приведенных выше примеров, «как народ слагает песню», есть лишь эпизод или случай, зафиксированный чутким слухом художника. И в каждом из них — различное, «инаковое» проявление прекрасного воплощенного в живых и потому всегда различных образах, правдиво и глубоко выражающих мысль и чувство певца.

Жизненный процесс «складывания», развития и обновления народной песни — бесконечен; отдельные же проявления его обычно «случайны», то есть неповторимы в своем разнообразии, как неповторимы в жизни отдельные («случайные») проявления красоты.

«Прекрасное, — писал Чернышевский, — есть проявление идеи в одном отдельном предмете: потому случайность — необходимое свойство прекрасного... Случайность — необходимый закон прекрасного предмета, потому что без нее предмет не соответствовал бы закону осуществления идеи в действительности, по которому она, осуществляясь, подвергается посторонним влияниям, вносящим каждый раз в ее проявление случайное разнообразие; предмет без этой посторонней примеси не казался бы живым, действительным предметом, идея не казалась бы осуществившеюся, потому что она осуществляется только в живом, действительном предмете. Где нет жизни, — нет идеи; где нет бесконечного разнообразия, — нет жизни...»

Вдумываясь в эту обобщающую мысль великого русского философа, продолжая ее в сопоставлении с живым народно-песенным творчеством, мы должны оказать, что «случайное» — не только необходимое свойство прекрасного, но и прекрасная форма необходимого! Иначе говоря, — за той формой художественного проявления духовной жизни народа, которая представляется нам «случайной» и пленяет нас своей неповторимостью, скрыта внтпреиняя сила необходимости.

В единичном, «неповторимом» образе народной песни познаем мы множественность жизненных явлений, в «личной» думе певца постигаем черты «общего», народного.

Песенное творчество народа — вечный исток, «Антеева земля» большого искусства, могучего своей неразрывной, постоянной, многосторонней связью с жизнью. Слагая песню, народ

_________

¹ Н. Г. Чернышевский, Эстетические отношения искусства к действительности. Изд. «Искусство», М. — Л., 1939, стр. 66.

² Н. Г. Чернышевский, Критический взгляд на современные эстетические понятия; стр. 109−110.