Выпуск № 2 (92) | 1944 - страница 5

не удовлетворялся замкнутым дилетантским, домашним услаждением музыкой: хотели и владеть ею всесторонне, и воспринимать в качественно улучшенном облике. Начинается пора общественных концертов, но, конечно, случайно возникших. Меценатство местное приходило на помощь, однако, без правильно налаженной целеустремленности. «Брожения», пожеланий и хотений было куда больше того, что удавалось достигнуть. А между тем страна жаждала музыки как общественно-организованного, серьезного эстетического наслаждения. Не случайно же на протяжении немногих лет друг за другом вступали в музыкальную жизнь родившиеся в 30-х и 40-х годах юноши — один талантливее другого!¹.

Среди этой плеяды будущих классиков русской музыки выступил человек поразительной одаренности. Милий Алексеевич Балакирев — о нем идет речь — был в отношении музыки наделен всем, чем только можно пожелать обладать музыкальной натуре: слухом первоклассной точности, тонкости и, главное, организованности, то есть чутким постижением элементов музыки в их соотношении; памятью, поражавшей всех, и не механической, пассивной, а с проникновением в творческий «механизм» сочинения; композиторским талантом, если и не широких масштабов, то насыщенным благородством выражения и тонким вкусом в отборе материала; чувством меры и лирико-эпическим складом высказывания. Изложению его мыслей были присущи неторопливость, пластичность и этическая серьезность: до щепетильности доходящее чувство долга перед своим искусством, как даром высшей ценности. Прекрасный и очень своеобразный пианизм Балакирева и дирижерское уменье делали его неутомимым пропагандистом музыки пламенно любимых им произведений Глинки, выдающихся современников-новаторов и воспитываемой им молодежи. В этом последнем отношении Балакирев не был педагогом-систематизатором профессионального типа, а, скорее всего, пестуном, наставником, «дядькой»-гувернером, наседавшим на воспитанника своей волей и указкой. Но чувствовалось и большее: мастер ренессансного типа, вокруг которого образуется своего рода артель совыучеников. Такого рода способ обучения художественному мастерству Балакирев решительно противопоставлял профессионально-консерваторскому, как обезличивающему и противному индивидуальной природе каждого дарования. Властный, остро-отточенный аналитический ум с сатирическим складом, целеустремленная воля, упорство в достигании, честность перед искусством при партийно-прямолинейном проведении всего, что он считал высоко-содержательным и сильным духом, а не просто талантливым, — вот еще характерные черты балакиревской личности, — личности, словно самой природой предназначенной стать вождем композиторской молодежи и организатором музыкальной жизни. Нельзя не признать, что Балакирев выполнил свое дело блестяще. Характеристика, данная ему в «Летописи моей музыкальной жизни» Римского-Корсакова, несправедлива, узка, на ее основании нельзя судить о Балакиреве. Она права лишь со свойственных Римскому-Корсакову позиций законченного профессионализма, пугающегося даже тени, якобы, дилетантизма. Наоборот, отзыв Бородина по поводу распада «группы пяти» и оценки роли Балакирева объективнее и правильнее исторически.

Балакирев был сильным, очень сильным, «соревнующим» гиганту Антону Рубинштейну соперником. Выдвинутые волной музыкально-общественного подъема, откуда и поднялся бурный порыв к устроению

_________

¹ А. Г. Рубинштейн родился в 1829 г., Балакирев — в 1836 г., Кюи — в 1835 г., Бородин — в 1833 г., Мусоргский — в 1839 г., Н. Рубинштейн — в 1835 г., Чайковский — в 1840 г., Н. А. Римский-Корсаков — в 1844 г.

русского «музицирования», оба они не уступали друг другу. Но победил Антон Рубинштейн, в Москве же — почти одновременно — Николай Рубинштейн. Деятельность последнего и личность мало обращали на себя внимание. Николай Григорьевич выглядел то ли спутником великого брата, то ли его «подсобным» сотрудником, что всеконечно несправедливо и поверхностно и может быть объяснено только роковой неизбежностью. Выдающиеся деятели насквозь интонационного искусства, каким является музыка, если после них не остаются завоевавшие известность произведения, сохраняют себя в воспоминаниях, в формулярных списках, коли служили, и в обывательских легендах: их очень много в отношении Н. Г. Рубинштейна, но дельных памяток о нем, пожалуй, и нет; во всяком случае, нет обстоятельно вникающих в сущность его приношения себя в жертву музыке в ее общественно-строительном аспекте.

Пианизм Николая Григорьевича не уступал — по отбору моему среди отзывов чутких слушателей, в которых (отзывах) удавалось разобраться, — пианизму великого брата, но был проницательнее, интеллектуальнее, хотя и не столь ораторски «репрезентативным», то есть широкоохватным и мощно представительным. Антон в своих концертных странствованиях по Европе и Америке, конечно, сам был пропагандистом своего мастерства, — Николай скромно ограничил себя строительством русской музыкальной культуры в Москве. История оправдала это самоограничение таланта творческого и исполнительского, энергии организатора и собирателя культурно-музыкальных сил¹. Уже одна «угадка» масштаба таланта Чайковского ведет к глубокой проницательности Н. Г. Рубинштейна. Капля за каплей создавая свое впечатление о нем, как о деятеле, заслоненном уже для нас мощной фигурой С. И. Танеева, я все-таки воспитал в себе уверенную убежденность: московской музыкальной культуре с ее глубоко русским эпико-лирическим содержанием, при своеобычных оценках и измерениях великой музыки Европы далекого теперь прошлого и при унаследованной европейской художественно-профессиональной дисциплине, — этой крепкой, солидной культуре «тон дал» Н. Г. Рубинштейн. И не только в пианизме Москвы, родившем гений С. В. Рахманинова, особенно ощущаются традиции, ведущие к проницательному строителю московского музыкального профессионализма. Во всем особом отпечатке всех сторон этого профессионализма, главное же, в умной установке: не тормозить и не приводить к одному знаменателю своеобразие таланта (оттого учениками С. И. Танеева могли быть и Скрябин, и Рахманинов, не теряя своей, каждому свойственной, природы) — лежали свойства, которые давно уже превратили «местную» музыкальную культуру Москвы в мировую. Считаю, что причины тому — в таланте деятеля-основоположника, проницательно угадавшего, что

_________

¹ В Н. Г. Рубинштейне чувствуется свойство, которое можно в сравнении с А. Г. Рубинштейном назвать застенчивостью перед музыкой (в этом смысле я говорю и о проницательности Н. Г., из застенчивости вытекающей: «не властвую, а склоняюсь и вдумываюсь»), т. е. особо тонкий нюанс обоим братьям присущего артистизма. Антон Рубинштейн — лев по природе своей и по своим когтям (это выражение В. В. Стасова) — хватал музыку, как законную добычу «по царственному праву» и подчинял ее своему собственному усмотрению. Н. А. Римский-Корсаков как-то выразился об исполнении А. Рубинштейном в одном из концертов фортепианных произведений русских композиторов: «Право, не знаю, были ли мы там (т. е. соответствовало ли исполнение замыслам. — И. Г.), но что уж Рубинштейн был — и могучий яркий — это несомненно!» Слышавшие исполнение А. Рубинштейном его собственных произведений уверяли, что в них ощущался титанизм (особенно во фрагментах клавира «Демона»), о котором не говорили напечатанные ноты.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание