синных фуг всегда являлся спорным. Однако, f -moll’ная прелюдия и фуга из I т. «Wohltemperiertes Clavier» безусловно много выиграла в исполнении на органе, особенно фуга; тема ее, идущая в ровном движении четвертей, приобрела певучесть и legat’ный характер, который очень трудно достижим на фортепиано.

Здесь кстати будет вспомнить о манере исполнения органных транскрипций для фортепиано, которая еще так живуча у наших пианистов. Обычно мало-мальски уважающий себя молодой пианист первым номером своей программы ставит какуюлибо органную обработку Баха. Стиль исполнения таких обработок зачастую имеет очень мало общего с подлинной звучностью органа. Органное forte может быть очень мощным, — но не ударным, сочным, — но не крикливым. Мы же часто слышим очень бравурно разыгрываемые октавы и аккорды, форсированную напряженную звучность, т. е. все то, что так мало характерно для специфики органа. Да и откуда большинству нашей музыкальной молодежи знать об органе, если на органных концертах мы встречаем многих маститых профессоров, музыкантов самых различных специальностей, наконец, просто любителей, — но только не тех пианистов, которые так любят играть органные транскрипции!

И если С. Фейнберг, М. Юдина, Г. Коган, А. Иохелес прекрасно играют органные переложения, то это, помимо всех иных причин, является следствием близкого знакомства этих пианистов с тембровыми особенностями органа. В наших крупнейших консерваториях — Московской и Ленинградской — существуют классы органа, которые ведут: в Ленинграде — проф. И. Браудо, в Москве — проф. А. Гедике.

Из-за трудностей особого характера — класс органа в Московской консерватории очень невелик: всего 3 человека (все они кончают консерваторию весной 1941 г.). Так как Большой зал консерватории утром, днем и вечером занят, занятия происходят ночью и до 9-ти часов утра. Эти ненормальные условия ставят под угрозу срыва вопрос о подготовке кадров органистов, не говоря уже о том, что обязательное знакомство с органом (более или менее детальное), необходимое каждому образованному пианисту, в стенах Московской консерватории совершенно отсутствует.

Еще живуче среди музыкантов мнение, высказанное Иосифом Гофманом в его книге «Вопросы и ответы», где он пишет, что для пианиста игра на органе может оказаться вредной. Однако этот вопрос Гофман решал только теоретически, так как сам никогда не играл на органе. Но если вспомнить, что Бах, Моцарт, Бетховен, Шопен, Лист, Мендельсон были великолепными органистами и что во многих консерваториях мира уже много лет существует курс обязательного органа для пианистов, то вся несостоятельность этого мнения будет совершенно очевидна.

Сейчас в строительстве Дворца Советов намечается постройка двух больших органов; вопрос о кадрах органистов скоро встанет с большой остротой. А что органная музыка пользуется большой любовью широкой массы любителей, — лишний раз доказал последний концерт А. Ф. Гедике из произведений Баха. Слушатели с большим подъемом выражали свое отношение к замечательным творениям великого композитора и к игре превосходного артиста.

Р. Л.

Три фортепианных вечера

Нам пришлось посетить концерты трех пианистов — Эмиля Гилельса, Якова Флиера и Розы Тамаркиной.

Э. Гилельс составил серьезную и ответственную программу, сыграц три монументальные сонаты: A-dur (op. 101) — Бетховена, b-moll— Шопена и h-moll — Листа. Сонаты Бетховена и Листа Гилельс играл, насколько нам известно, впервые; с сонатой Шопена он выступал неоднократно и ранее. Можно было ожидать, что именно исполнение шопеновской сонаты оставит впечатление наиболее законченной и зрелой интерпретации. Однако получилось иначе: с b-moll’ной сонатой Гилельс до сих пор «не в ладах».

Конечно, он играет ее интереснее и содержательнее, чем рядовой пианист. Конечно, и в b-moll’ной сонате проявляются блестящий пианизм и выдающееся музыкальное дарование Гилельса. И все-таки истолкование этой сонаты не стоит, нам кажется, на уровне его огромного таланта. Гилельс играет ее благородно и мужественно, решительно отказываясь от всякой сентиментальности и истеричности, которые нередко привносятся в гениальное творение Шопена. В трактовке Гилельса соната b-moll — произведение больших планов и строгих линий. Это хорошо. Но жаль, что при этом выпадает самое основное: высокий трагизм, душевное смятение, без

которых соната Шопена как-то опрощается, обедняется, теряет очень значительную долю своей художественной силы.

Естественно возникает вопрос: нет ли коренного противоречия между идейноэмоциональным содержанием шопеновской сонаты и индивидуальностью Гилельса? Думается, что неразрешимого конфликта здесь нет. В-moll’ная соната— одно из тех произведений, на которых лежит тяжелый груз исполнительских традиций. Яркая и сильная творческая личность Гилельса. не мирится с традиционным исполнением сонаты; но и своего собственного убеждающего толкования, которое он мог бы противопоставить традиционной трактовке, Гилельс еще не нашел.

Бетховен Гилельсу вообще удается. Превосходно — рельефно и законченно, со зрелой ясностью мысли — была исполнена А-dur’ная соната.

Соната Листа — серьезное испытание для любого пианиста. Это испытание Гилельс выдержал с честью. Нет надобности говорит о пианистическом совершенстве его игры. Но и исполнительский замысел его интересен, своеобразен, убедителен. Само собой напрашивается здесь сравнение с исполнением двух других виднейших советских пианистов. Когда h-moll’ную сонату играет Игумнов — перед слушателями встает Лист-философ, проникновенный, самоуглубленный лирик. Флиеру — ближе романтическая, «инфернальная» страстность Листа. Гилельс осознал в сонате Листа свое, именно ему близкое: это — величественная мощь, монументальность художественных образов, не заслонившая, однако, других черт листовской музыки. Не во всем, впрочем, было достигнуто равновесие. Гилельсу еще предстоит большая работа над h-moll’ной сонатой. Но и сейчас исполнение ее — неоспоримый и большой успех талантливого пианиста.

Я. Флиер свой последний концерт целиком отдал Рахманинову. Флиер вообще часто и охотно играет этого автора. Рахманиновская приподнятая патетика, грандиозные нарастания и кульминации, пышный, полнозвучный фортепианный стиль — все это находит живой отклик у Флиера, все это сродни его художественной натуре. Недаром 3-й концерт Рахманинова (вместе с сонатой Листа) явился крупнейшим исполнительским достижением Флиера. 3-й концерт вошел и в последнюю программу Флиера. И на этот раз Флиер сыграл его прекрасно. Исполнение же им рапсодии на тему Паганини — одного из последних сочинений Рахманинова — оставило менее благоприятное впечатление. Безудержный поток эмоций, широкий жест, волнующий ораторский пафос — словом, все те черты, которыми Рахманинов особенно близок Флиеру, — если не отсутствуют в рапсодии, то, во всяком случае, не составляют ее сильнейшей стороны. На первом плане в рапсодии — высокое композиторское мастерство, интереснейшее вариационное развитие и, само собой разумеется, блистательное фортепианное изложение.

Вместе с тем, рапсодия не свободна от недостатка, свойственного ряду крупных сочинений Рахманинова, — рыхлости формы. Кстати сказать, этот недостаток композитора Рахманинова лучше, чем кто-либо другой, преодолевает пианист Рахманинов. Этого не сумел в полной мере сделать Флиер. В его исполнении недостаточно ощущалась общая линия, охватывающая все произведение, творческая воля, подчиняющая себе все частности, объединяющая многообразие вариаций в монолитное целое, т. е. недоставало как раз того, что обычно составляет сильную сторону игры Флиера.

Р. Тамаркина показала содержательную смешанную программу (Бах — Годовский, Шопен, Шуман, Лист).

Тамаркина играет очень хорошо. Достоинства ее игры — безукоризненная, уверенная техника, здоровая, естественная простота трактовки, неподдельная теплота, импонирующая энергия. Иными словами, слушая Тамаркину, не приходится сомневаться ни в крупном музыкальном даровании пианистки, ни в полученной ею серьезной школе. Однако не случайно мы вспомнили о школе. Если чего еще недостает Тамаркиной, так это собственного, личного отношения к исполняемой музыке. Правда, Тамаркина еще очень молода, она только что окончила консерваторию. И если бы выступление, о котором идет речь, было ее дебютом, мы не стали бы говорить о недостаточном своеобразии ее игры. Но Тамаркина не дебютантка. Она концертирует с детства, успела приобрести и эстрадный опыт, и достаточно обширный репертуар. Уже четыре года прошло со времени получения ею одной из высших премий на шопеновском конкурсе. Поэтому мы вправе ждать от Тамаркиной большей творческой самостоятельности.

Из отдельных вещей программы наилучшее впечатление произвел «Мефистовальс», сыгранный с большой виртуозной свободой. От молодой пианистки, впервые выступающей с С-dur’ной «Фантазией» Шумана, несправедливо было бы требовать вполне законченного, зрелого исполнения этого сложнейшего произведения. Но многое в «Фантазии» прозвучало по-настоящему хорошо, тонко и поэтично.

А. Гр.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Р. Л.

Три фортепианных вечера

А. Гр.

Содержание