Выпуск № 7–8 (25) | 1935

шиво!», «собака, ты!», «выше», «ниже», «слишком скоро!», «внимание!» и проч.

Ученики заметили мое появление раньше, чем г. Штадтмузикус, и стали смотреть на меня больше, чем в ноты. Директор же, не замечая меня, в порыве дирижерских страстей, стремясь привести все в порядок, неожиданно с такой силой ударил по клавиатуре, что от ужасного сотрясения упала подставка, партитура перекувырнулась и полетела на пол, все докки¹ подскочили вверх, как ракеты, и грянул всеобщий смех unisono. Невозможно было и думать о какой бы то ни было музыке. Только спустя некоторое время мне удалось напомнить о своей драгоценной особе и завладеть герром Штадтмузикусом...

ТРЕТЬЯ ГЛАВА

Лейпциг, январь 1812

Письмо к......

Я оставил мой мирный А. и вновь окунулся в водоворот жизни. Я готов вынести удары и бури судьбы, чем терпеть, чтобы этот городишко потихоньку подтачивал меня.

Как воин, который в опасных играх учится презирать смерть, я хочу снова испробовать свои силы, чтобы в еще более угрожающих обстоятельствах стоять крепко и непоколебимо. Я никогда не удивлялся прославленным героям, высоким мученикам безумной мечты, истинность которой они подтверждали самоубийством или еще каким-нибудь блестящим заключительным аккордом своей жизни. Даже самое маленкое пламя вспыхивает однажды и в жизни каждого человека есть момент (я бы назвал его фокусом в центре существования), когда он чувствует, что способен на великий поступок. Но мелкие, повседневные жизненные неприятности — вот истинный пробный камень, при соприкосновении с которым блестящее золото наших философов столь часто оказывается простым металлом.

Как часто я имел возможность наблюдать великих людей, казавшихся издали столь достойными уважения, в тесном домашнем кругу, и какими ничтожными являлись они мне здесь. Всегда выдержанные и спокойные — дома они ворчали и придирались к любящей жене из-за какой-нибудь мелочи. Они не теряют присутствия духа и спокойствия, когда рушится государство и в то же время становятся боязливы и растеряны, если заболеет их любимый цветок!

Хорошо все это чувствуя и зная, я все же до сих пор не был в состоянии подняться до спокойной простоты величия. Чья жизнь больше преисполнена всякими случайностями и жалкими мелочами, чем жизнь артиста?

В сознании своей силы он свободен, как бог. Искусство закаляет и укрепляет его. До тех пор, пока он не вошел в мир, ему кажется, что мир — его собственность. Все его мечты и все его силы исчезают, как только он очутится в узкой ограниченной области действия обыденного человека. Едва я переступил порог своего дома, как

_________

1 Докками («Docken») в клавесине называются деревянные палочки, в которые вставляются так называемые язычки, с перышками, зацепляющими за струны.

на меня уже обрушилась такая масса всякой мерзости, что я, несмотря на известный опыт и желание быть твердым, — испытал большое искушение вернуться назад.

Если бы некоторые мгновения не вознаграждали за годы страданий, если бы не сознание, что я имею друга, который с полуслова понимает меня и чувствует то же, что я, — если б не все это, к чему привел бы меня этот вечно созидающий водоворот, который мятежно клокочет и борется в моей душе?

Я едва знаю тебя; твой образ, окруженный пламенем, просветленно парит в моем воображении. Я никогда на забуду тот миг, когда мы нашли друг друга.

В борьбе со стихиями заключила судьба наш союз, которому хотели воспрепятствовать жалкие люди.

О, дай мне снова поведать о том дне, когда я потерял все и вновь обрел все! Дай мне перенестись в мечтах в то время, когда моя добрая матушка воспитывала меня.

— Ах! Это длилось, к несчастью, так недолго!

Я был воспитан со всей роскошью, какую мне мог доставить мой отец, ибо мы жили в достатке, а он молился на меня.

Уже в ранней юности в мою впечатлительную душу была заложена любовь ко всякому искусству. Таланты, которыми я обладал, развивались и грозили испортить меня. Ибо единственным удовольствием моего отца было блистать мною. Он находил превосходным все, что я сочинял, сравнивал меня перед посторонними с великими композиторами и безжалостно подавил бы во мне свойственное каждому человеку чувство скромности, если бы небо не послало мне в лице моей матушки ангела-хранителя! Она, хотя и убеждала меня в моем ничтожестве, но все же не погасила теплящейся во мне искры, которой после долгой борьбы было суждено возгореться ярким огнем. Она не погасила этой искры и направила меня по истинному пути.

Я читал романы и непосильно напрягал свое воображение. Я рано созрел в этом опасном мире идей. Правда, я извлек из них большую пользу, так как из бесчисленной массы героев я создал себе идеал мужественности.

Отец путешествовал со мной. Я видел большую часть Европы, но все, что я видел, я видел как в зеркале, как во сне, ибо я смотрел чужими глазами. Я приобрел много знаний. Будучи до сих пор только эмпириком, я накинулся на теоретические сочинения. Новый мир открылся мне. Я думал, что могу исчерпать сокровищницу знания.

Я увлекался всякими системами, слепо доверяя авторитету великих людей — творцов этих систем.

Я знал их все наизусть, и не знал ничего!

Но вот умерла моя добрая мать. У нее не было никакого плана воспитания, но ее нежное чувство справедливого и истинного научило ее дать мне основы, ставшие опорой всей моей жизни.

Я жил в одном городе с тобой, и хотя я и не ненавидел тебя, я все же презирал тебя, так как я постоянно слышал разговоры о том, что ты также музыкант, виртуоз на том же инструменте, идешь по тому же пути, что и я; жестоко критикуешь меня; преисполнен зависти и коварно действуешь против меня.

Я не взвешивал того, что все это исходило из уст наших друзей-завсегдатаев, а также от ослепленного любовью ко мне отца. Мной овладело горькое чувство по отношению к тебе.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание