Выпуск № 7–8 (25) | 1935

своего класса, который в той или иной мере не был бы причастен историческому хламу в области общего мировоззрения. Эта мера идейной отсталости, противоречащая у великих художников прошлого яркой мощи их таланта, нередко оставляет свой мертвящий след даже на их лучших созданиях.

Но и при всех этих противоречиях ни у кого из классиков мировоззрение и творчество не стоят отдельно, независимо друг от друга. Творчество и мировоззрение всегда неразрывно связаны. Но эту связь не нужно понимать как простое тожество. Она сложнее и требует в каждом отдельном случае особого рассмотрения. С этой стороны особенно интересен Скрябин.

Скрябин принадлежит к числу тех музыкантов, для которых мировоззрение было целью, высшим разумом его художественного творчества. Строго говоря, он был единственный в своем роде художник, положивший в основу музыкального творчества общий теоретико-познавательный принцип. Правда, Вагнер, например, тоже оперировал философскими идеями. Его Вотан — носитель воли к жизни. Но Вагнеру никогда не пришло бы на ум передать музыкой «четвероякий корень закона достаточного основания»¹, последовательно отобразить «ступени объективации воли» и вообще передать средствами искусства гносеологию почитаемого им философа Шопенгауэра. Философские мотивы служили для Вагнера скорее источником общей эмоциональной настроенности, чем реальным основанием его творчества. Даже Гёте, образец мыслительного, мировоззрительного типа художника, считал помехой для художественного творчества стремление воплощать абстрактные идеи. Он писал юной Беттине Арним: «Mein Kind, ich hab’es klug gemacht: über das Denken hab’ich nie gedacht».²

Между тем, и Вагнер и Гёте давали в своих художественных произведениях большие философские обобщения. Но здесь я не касаюсь обобщающей, стороны лучших произведений искусства. Нас интересует другой вопрос, — в какой степени философское мировоззрение может быть сознательно положено в основу художественного образа, служить стимулом творчеству. Именно Скрябин, как художник, искал положительного содержания не столько в действительном мире, сколько в метафизической концепции.

Реакционный философ Лапшин в своей брошюре «Заветные думы Скрябина» (1922 г.) без дальних околичностей обзывает дураками всех тех, кто пытается в самой музыке Скрябина искать выражения философских идей композитора. «Для Скрябина, — пишет Лапшин, — его философское миропонимание — лишь удобная рамка, воплощающая его художественную интуицию мира, и мы должны искать в его творениях ключ к его художественному мирочувствию, а не к философскому миропониманию, которое не может быть, как и всякая система понятий, выражено в звуках».³

Лапшин исходит из довольно устаревшего положения, что между мыслью и чувством, философией и искусством, мирочувствием и миропониманием, нет никакого моста. Незатейливый «философ» не дал себе труда объяснить, почему именно то, а не другое миропонима-

_________

¹Название одной из философских работ Шопенгауэра.

² «Дитя мое, я поступил умно: о мышлении я не думал никогда».

³Лапшин. «Заветные думы Скрябина».

ние послужило «удобной рамкой» для «художественного мирочувствия» Скрябина, почему такой рамкой не явилась, например, философия диалектического материализма. По-видимому, в данном случае между «рамкой» и «мирочувствием» была какая-то тесная связь. А. если это так, то мы можем говорить, что мировоззрение служило для Скрябина не безразличной рамкой, а мотивом творчества.

При всей бесспорности философского дилетантства Скрябина, нельзя отрицать подлинно философской направленности его мышления. В течение всей своей сознательной жизни Скрябин мучится над общетеоретическими проблемами. Философия для Скрябина жизненно важное дело.

Записи Скрябина¹ и «Воспоминания» Сабанеева и Шлецера содержат значительный материал для суждений о философских взглядах композитора.

С ранней поры Скрябина волнуют чисто философские вопросы.В 16-летнем возрасте он делает записи, из которых явствует, что его по преимуществу интересует нравственная философия, причем вера в христа представляется ему условием нравственности. При этом уже в 16 лет Скрябин отрицает личного бога, становясь на точку зрения пантеизма.²
В период сочинения 1-й симфонии (около 1900 г.) Скрябин в поэтической форме рассказывает о мучительном пути искания смысла жизни. Результатом этих исканий является оптимизм: «Чтобы стать оптимистом в настоящем значении этого слова, нужно испытать отчаяние и победить его»³. Обращаясь к «неведомой силе», обманувшей его лучшие ожидания, Скрябин говорит: «Я прощаю тебя... Я все-таки жив, все-таки люблю жизнь, люблю людей. Я иду возвестить им мою победу над тобой и над собой, иду сказать, чтобы они на тебя не надеялись и ничего не ожидали от жизни кроме того, что сами могут себе создать. Благодарю тебя за все ужасы своих испытаний, ты дал мне познать мою бесконечную силу, мое безграничное могущество, мою непобедимость, ты подарил мне торжество».⁴ Эта преувеличенная, б. м., оценка личной человеческой силы еще не превращается в позднейшее мессианство, но предпосылки для него несомненно уже здесь заключены. Весь действительный мир с его разочарованиями, обманами и соблазнами, это враждебное «ты» — оказывается — по Скрябину — необходимым для преодоления. Если это понять и победить враждебные силы, то наступит торжество, личность познает свое безграничное могущество. Орудием этого могущества — по мнению Скрябина — является искусство. Через искусство можно и нужно преодолеть враждебные силы и прийти к венцу человеческого существования. Такова идея хора из 1-й симфонии Скрябина:

_________

¹См. «Русские Пропилеи», т. 6, М. 1919.

²Что не мешало ему, впрочем, оставаться «верующим».

³Там же, стр. 121.

⁴Там же.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание