Выпуск № 3 (232) | 1958 - страница 22

сочинении актуальные, животрепещущие вопросы нашей современности, глубоко затрагивающие любого мыслящего, передового человека. Можно соглашаться или не соглашаться с тем или иным их решением, но нельзя оставаться равнодушным к самому существу этих вопросов. В то же время большая амплитуда колебаний в оценках ряда произведений Шостаковича объясняется чрезвычайно индивидуальной позицией композитора, всегда привносящего в отображение широких жизненных конфликтов ясно выраженный элемент своего личного, субъективного.

Те его произведения, в которых эта «индивидуальная позиция» совмещается с наличием большого общезначимого содержания, широтой и ясностью понимания современных процессов, находили наиболее единодушный прием у слушателей. К таким сочинениям относятся, например, Пятая и Седьмая симфонии, быстро и прочно вошедшие в нашу жизнь и в сознание значительного круга людей. Думается, что и Одиннадцатая симфония сможет занять место в ряду самых популярных и любимых слушателем произведений Шостаковича.

В советской симфонической музыке до сих пор не было столь монументального по масштабу программного произведения, посвященного теме героической революционной борьбы русского пролетариата. Уже это обстоятельство заставляет отнестись к новой симфонии Шостаковича с особым вниманием и серьезностью.

Одиннадцатая симфония дает богатый материал и для суждения о путях творческого развития ее автора и для постановки более общих принципиальных эстетических вопросов, являвшихся предметом наших дискуссий в последние годы. В данном кратком очерке я и хотел бы выделить некоторые из таких вопросов, не останавливаясь на детальном рассмотрении того, как последовательно, часть за частью и эпизод за эпизодом, раскрывается замысел симфонии в развитии и смене ее музыкальных образов.

Первый вопрос — о месте симфонии в творчестве Шостаковича. Приходится иногда слышать мнение, что при всех ее неоспоримых достоинствах эта симфония все же не принадлежит к числу наиболее значительных и характерных произведений композитора, что в ней он будто бы отходит в сторону от основной проблематики своего творчества. Такой взгляд требует решительного опровержения. В основе его лежит не только отсутствие должного понимания тех путей, по которым шло становление Шостаковича как подлинно советского художника, но и вольное или невольное принижение роли большой революционной темы вообще. Может быть, есть люди, которым хотелось бы видеть и слышать Шостаковича более субъективного и психологически утонченного, которым созерцание внутреннего душевного разлада и смятенности чувств кажется «интереснее», нежели отображение народной борьбы, революционного действия масс в жизненно наглядных, конкретных и убеждающих своей четкой мелодической определенностью образах. Но нет никаких оснований приписывать подобную ограниченность самому Шостаковичу — художнику, сложному по натуре, нередко противоречивому в своих исканиях, но неизменно отличавшемуся широтой творческих интересов, чуткостью и отзывчивостью в отношении к требованиям современной жизни.

Тема революционного народа всегда была близка Шостаковичу и нашла у него многообразное отражение в произведениях различных жанров. Не касаясь ранних, незрелых сочинений 20-х годов, в которых решение этой темы часто оказывалось неполноценным из-за тяготевших над сознанием молодого композитора формально-конструктивных тенденций, нельзя в данной связи не вспомнить о таких выдающихся образ

цах его симфонизма, как финал Пятой симфонии или Седьмая симфония в основных и важнейших ее разделах. В этом плане показательны и некоторые работы Шостаковича для кино послевоенных лет, в частности, его музыка к фильмам «Молодая гвардия» и «Падение Берлина», где имеются развернутые симфонические эпизоды, близкие Одиннадцатой симфонии не только по общему характеру, но и в смысле самых приемов музыкального письма. Так, большое значение приобретает здесь песенное начало, которое пронизывает Одиннадцатую симфонию от начала до конца. Что касается Десяти поэм для хора на слова революционных поэтов, то их сюжетная и музыкальная связь с Одиннадцатой симфонией очевидна и подчеркнута самим композитором посредством буквального, «цитатного» использования в симфонии отдельных тематических образов этого цикла.

Таким образом появление Одиннадцатой симфонии отнюдь не представляется какой-то неожиданностью. Ее замысел достаточно органичен для Шостаковича и развивает одну из важнейших линий его творчества. Новым является то, что образы борющегося народа впервые у композитора воплощены здесь в столь грандиозных по широте масштабах, с такой степенью симфонической обобщенности и одновременно ясностью, доходчивостью, конкретностью музыкального языка.

Справедливо отмечается необычайная выпуклость и реалистическая определенность образов симфонии, приобретающих порой черты почти зримой осязаемости. В самом деле, когда мы слушаем первую часть симфонии — «Дворцовая площадь» — у нас возникает не только общее ощущение чего-то холодного, гнетущего, застывшего в своей тяжелой неподвижности, но и ряд вполне определенных по смыслу ассоциаций, в своей совокупности создающих именно ту конкретную историческую картину, которую стремился нарисовать композитор. Кто хорошо представляет себе Дворцовую площадь в часы сумерек, когда ее величавая тишина нарушается лишь отдельными редкими звуками, кому приходилось, гуляя по ней в это время, вызывать в воображении образы навсегда исчезнувшего мрачного прошлого, тому музыка этой части скажет очень многое. С помощью скупых, но наглядно действующих средств Шостакович достигает яркого и сильного впечатления: на зыбко неподвижном фоне слышится перекличка сторожевых фанфар, как напоминание о том, что мертвая тишина и спячка самодержавного строя зорко охраняются его часовыми; символом темноты и гнета звучат и интонации церковного пения у струнных. Замечательным контрастом ко всему этому является чудесная, полная душевного тепла и мягкости, хотя и сдержанно, затаенно звучащая мелодия любимой песни политических узников «Слушай!»

Первая часть Одиннадцатой симфонии в некоторых отношениях родственна тому жанру «исторических музыкальных пейзажей», несущих в себе элементы глубокой социальной символики, превосходные образцы которого мы находим и в классической, и в советской русской музыке. Укажем «Рассвет на Москве-реке» из «Хованщины» Мусоргского или оркестровое вступление из кантаты «Александр Невский» Прокофьева — «Русь под игом монгольским». Созданная Шостаковичем картина Дворцовой площади удачно выполняет роль введения, пролога к последующим частям симфонии, в которых развертывается самое действие. (Впрочем, я должен присоединиться к высказывавшемуся по адресу композитора упреку в излишней растянутости этой части — состояние тягостного оцепенения, в которое погружает слушателя музыка, слишком долго длится, многократные настойчивые повторы однородных по материалу построений не вызваны требованиями сюжетного развития.)

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание