Выпуск № 7 (224) | 1957 - страница 66

Вряд ли нацисты могли быть довольны тем, что Штраус избрал своим либреттистом Стефана Цвейга вместо умершего в 1929 году Гуго фон Гофмансталя. Цвейг написал либретто его последней комической оперы «Молчаливая женщина». Вскоре композитор почувствовал, какое сопротивление оказывалось постановке оперы. Очевидно, чтобы избежать международного скандала, Гитлер разрешил постановку оперы в Дрезденском театре летом 1935 года. Но указание министерства пропаганды — замалчивать имя Цвейга на афишах и в рецензиях нацистской прессы («свободная переработка по Бен Джонсону») — говорит за себя. Штраус все же добился, чтобы имя Цвейга было напечатано в соответствующем месте программы. Разразилась катастрофа. Оскорбленный Штраус написал Цвейгу письмо с недвусмысленными крепкими выражениями по адресу дрезденской театральной дирекции и нацистского режима. Композитор коротко и ясно объяснял, что никому не позволит вмешиваться в его творческие дела и настаивает, чтобы Цвейг написал ему либретто для следующей оперы. Письмо это было перехвачено на пути в Мариенбад. Последствия этого письма вскоре сказались: «Молчаливая женщина» была снята после третьего представления. Опере пришлось, по словам самого Штрауса, отправиться в «концентрационный лагерь Имперской музыкальной палаты». И он был вынужден переносить все эти событие: великан, оскорбляемый карликами. Отношение композитора к своему либреттисту выразилось в продолжении переговоров по поводу нового либретто. «Вы мой либреттист и останетесь моим либреттистом», — писал Штраус Цвейгу. Хлопоты Штрауса прекратились лишь тогда, когда писатель, оставшись в полном одиночестве, в 1942 году покончил с собой.

Вновь Штраус погрузился в молчание...

«Мир выглядит несколько иначе, чем это представляется Вам из Вашей рабочей комнаты в Гармише, господин доктор Штраус»,— сказал ему однажды Геббельс. «Жаль, — ответил Штраус, — жаль, что он выглядит иначе...» Натянутость отношений композитора с нацистским режимом отчетливо проявилась, когда отмечалось восьмидесятилетие Штрауса; по сравнению с другими культурными «событиями» того времени оно прошло почти незаметно. Только в Вене и Дрездене, по требованию дирижера В. Фуртвенглера, все-таки были устроены неофициальные «штраусовские дни». Пресса, по приказанию свыше, вынуждена была ограничиться оценкой творчества, но не личности «чествуемого» композитора. Начиная с 1943 года, гестапо запретило Штраусу выезд в Швейцарию.

∗

Развязанная Гитлером вторая мировая война явилась тяжелым ударом для восьмидесятилетнего композитора. Еще в 1935 году, в своей одноактной опере «День мира» он воспевал счастье и благоденствие мирного народа. Теперь ему приходилось быть свидетелем развала буржуазного мира, некогда вознесшего Штрауса на недосягаемую высоту. Его тяжко поразили национальная катастрофа Германии, неслыханные бедствия народа. Художник, любивший мир, природу, людей, был глубоко потрясен, считая, что «это — конец». Когда-то столь жизнерадостный Штраус полностью поддался пессимистическим настроениям. В последние годы войны в его доме разместили пострадавших от бомбежки соотечественников, даже рабочая комната композитора была реквизирована. Он протестовал, заявляя, что «ничуть не виноват в войне и никогда бы ее не одобрил, если бы спросили его мнения». При всем душевном утомлении он отдавал себе ясный отчет во всем происходящем, почти физически ощущал, какие дьявольские силы привели к гибели сокровища немецкой культуры. В его дневнике есть запись, сделанная в 1945 году, проникнутая горьким сарказмом: «В 1939 году я констатировал: провинция Бранденбурга вновь превратилась в империю. С тех пор раздувшаяся лягушка Пруссия, именуемая также Великогерманией, лопнула, а с политической ролью Германии было покончено. Здесь уместно лишь сравнение с Афинами, разрушенными Суллой. Впрочем, сегодня я читаю то, что сказал еще Лютер,— "Германия была...". Но ведь он не видел руины нынешней Германии»...

Незадолго до окончания войны англо-американской авиацией были разрушены оперные театры Берлина, Мюнхена, Дрездена и Вены. Штраус был глубоко подавлен известиями об этой катастрофе. Свои переживания он отразил в письме к цюрихскому музыкальному критику Вилли Шу; речь идет о «трауре в Мюнхене» в связи с разрушением оперного театра в родном городе композитора.— «Я безутешен: бедный Клеменс Краус! Ценнейшая культурная работа стольких лет— и все — в прах, в пепел! Вероятно, отчаяние и горе делают меня болтливым. Но пожар мюнхенского театра, здания, освященного первыми представлениями "Тристана" и "Мейстерзингеров", где семьдесят три года назад я впервые услышал "Волшебного стрелка", где мой добрый отец просидел сорок девять лет в оркестре за пультом первой валторны... это была величайшая катастрофа в моей жизни. В моем возрасте я уже че могу найм никакого утешения и никакой надежды»...

Полгода спустя, поздравляя младшего внука с днем рождения, Штраус ввовь возвращается к своим трагическим переживаниям. Личное признание Штрауса-человека ярче любого другого документа свидетельствует о его любви к родине, о глубоком чувстве ответственности за национальное культурное достояние.

«Твой двенадцатый день рождения совпадает с тягостным событием — почти полное разрушение прекрасного германского города (Мюнхена). 165 лет назад люди считали лиссабонское землетрясение рубежом эпох; вместо того, чтобы исчислять время от первого представления глюковской "Ифигении в Авлиде", завершившей трехтысячелетний путь развития музыки... Быть может, ты так же мало поймешь то, что я говорю тебе, как и твой брат. Но если через тридцать лет тебе вновь доведется прочесть эти грустные строки, вспомни своего деда, почти семьдесят лет трудившегося во имя чести и славы немецкой культуры и родины».

Это чувство печали уже не покидало Штрауса. «Как часто с глубокой болью вспоминаю я замечательное дрезденское здание, освященное традициями Карла Марии Вебера и Рихарда Вагнера. Здесь под управлением несравненного Эрнста Шуха начинали свою жизнь мои произведения», — писал он из Уши в 1946 году автору этой статьи.

Но, вспоминая с грустью о памятниках великой европейской музыкальной культуры, о местах, связанных с его многолетними триумфами, Штраус продолжал работать и в самом конце своего жизненного пути. В Гармише в последние месяцы войны он создал caмое значительное из поздних своих произведений — поэму «Метаморфозы». Какое своеобразное сочинение! Это «Этюд для двадцати трех солирующих струнных инструментов», медленный симфонический эпизод, продолжительностью около получаса, полный печали и уныния, но все же ослепляющий чувственной красотой звучания. Поэма — глубоко программная — проникнута скорбью о потере невосстановимых культурных ценностей, архитектурных памятников, театров. Завершая это сочинение, Штраус узнал о гибели берлинского оперного театра «Unter den Linden» и дрезденского театра, выстроенного Семпером. Вскоре пришло зловещее сообщение о разрушении здания Венской оперы. За три недели до конца войны в подавленном состоянии композитор закончил партитуру «Метаморфоз». Здесь есть многозначительная цитата из бетховенской Героической симфонии — из Траурного марша («In memoriam», — написал Штраус между нотных строк в этом месте). Однако в музыке поэмы нет отрешенности настроений. Даже проникнутая печалью, ом утверждает красоту мира, сладостную зрелость совершенства и просветления — «отблеск всей моей прошедшей жизни».

Последние дни и часы войны Штраус провел в Гармише. Американские войска заняли всю эту местность. Они хотели проникнуть в дом старого композитора. Штраус вышел к ним навстречу: «Я Рихард Штраус, автор "Кавалера роз". И солдаты ушли. В тот же день он записал в своем дневнике: «Полная победа духа над грубой материей...» В октябре того же года преданные друзья перевезли Рихарда и Паулину Штраус в Швейцарию, где в эти трудные времена жизненные условия были гораздо благоприятнее. Сперва они жили в Бадене (вблизи Цюриха), затем в Уши. Затем их «убежищем» чаще всего являлся Палас-отель в Монтре.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание