Выпуск № 3 (220) | 1957 - страница 30

нические находки, достойные их творческого использования — при условии тончайшего эстетического чутья, профессионального такта и строгого соблюдения чувства меры. Критически «отобранные», органически претворенные в руках зрелого, талантливого и требовательного к себе композитора, они способны зазвучать по-новому, стать полезными в комплексе других основных средств реализма современного искусства. То же можно сказать о творческом использовании отдельных частных сторон и приемов импрессионизма, неоклассицизма, — не утрированных, не доведенных до крайностей и абсурда, как это было в практике наиболее радикальных представителей этих течений в музыке.

Всемерно ориентируя композиторов на развитие классических основ; искусства, нельзя в то же время сбрасывать со счетов некоторые формальные достижения музыки XX века. Но нужно звать наших композиторов к тщательному анализу своих художественных симпатий, к требовательному самоконтролю при обращении к лучшему из опыта предшественников — модернистов, чье творчество содержит противоречия психологического, философского и эстетического плана.

Принцип нашего искусства — не идеологический компромисс, но разумное использование всех подлинно прогрессивных завоеваний человеческой культуры, что может служить по-настоящему расцвету социалистического искусства. Однако в практике наших композиторов некритическое обращение к опыту экспрессионизма нередко еще приводит к срывам и просчетам.

Таковы многие страницы партитуры упоминавшейся уже Восьмой симфонии Д. Шостаковича. Нормальный слух фиксирует в ней характерное психически-неуравновешенное и гипертрофированное выражение настроений и чувств, натуралистические приемы воплощения замысла. Лишь изредка в эту напряженную музыкальную ткань вкрапливаются поэтические островки живой человечной музыки, ясного умиротворяющего настроения, сдержанной меланхолии, нежной жалобы. И уже совсем не найти здесь могучих героических звучаний, титанизма художественной мысли, волевой направленности чувств.

Раскрывая иные стороны своего многогранного дарования, наш талантливейший композитор мог бы подарить слушателям неизмеримо больше прекрасного, глубокого, содержательного и подлинно поэтического, о чем когда-то горячо мечтал еще А. Горький. Вспомним его проникновенные слова о гордой и тихозвучной музыке, которую еще не слыхал никто и никогда: «На волне ее стройного течения носятся, точно крылатые звезды, лучшие мысли земли».

Можно, конечно, восхищаться изумительным искусством композитора, способного по своей воле вызывать и укрощать буйные силы звукового хаоса. Но, слушая такую музыку, невольно повторяешь себе вопрос одного из героев «Гойи» Л. Фейхтвангера: «Зачем вносить в прекрасное столько омерзительного?». Зачем навязывать слушателю столько уродливого и отталкивающего? Ведь дело вовсе не в том, что люди, критикующие неоэкспрессионистнческие эксперименты, не умеют ценить новые неповторимые эффекты и смелые новаторские отклонения от «привычного». В наше время нет слепых приверженцев окостенелого академизма! Дело также и не в том, что все, кто критикует некоторые произведения Д. Шостаковича, якобы в принципе отрицают право художника концентрированно изображать ужасное, химерическое, отрицательное.

Дело, однако, в том, что воплощение в музыке голой, неприкрытой правды жизни, ее темных сторон должно совмещаться с эстетической красотой выражения замысла; оно не может выходить за пределы худо-

жественности; оно должно быть наполнено поэзией прекрасного, жизнеутверждающего. Лишь при этом непререкаемом условии художник способен выражать не частное и случайное, а общее и необходимое, которое «дает колорит и смысл всей эпохе», воплощает «преобладающую думу эпохи» (В. Белинский). Но кто из нелицеприятных музыкантов и слушателей осмелится утверждать, что психологические эксцессы ряда эпизодов Восьмой симфонии Д. Шостаковича воплощают доподлинный колорит и смысл наших исторических дней? Разве ныне, кроме разрушительных стихий, нет других, противостоящих им сил? Разве, кроме подавленности и отчаяния, не осталось торжествующей веры в жизнь и победу? И разве не эта неизбывная жизнеутверждаемость является психологией миллионов строителей новой жизни?

Могут спросить: правильно ли требовать от композитора, чтобы он писал об ужасах современной войны, о зверствах фашизма, о разрушениях и страданиях, пользуясь старыми «скромными» средствами, выработанными еще эстетикой XIX века? Нет! Нужны поиски новых обостренных, сильно действующих, но эстетически оправданных средств, мастером которых не раз показал себя, в частности, Д. Шостакович. Возражать следует не против их силы и оригинальности, но против их нередко натуралистического и болезненного характера, против их излишне индивидуалистического происхождения, отражающего не столько тенденцию осуждения зла, сколько растерянность героя перед ним. Композитор в некоторых своих произведениях не возвышается над ужасным, а отступает перед ним, болезненно смакует его, не будучи в состоянии освободиться от его навязчивых химер.

Самое ужасное в искусстве должно не только потрясать, духовно отвращать, но, в конечном счете, все же и привлекать, доставлять наслаждение поэтического переживания. Поэтому нельзя согласиться с теми, кто, вопреки объективному факту натуралистического звучания ряда эпизодов Восьмой симфонии, пытается искусственно поднимать это произведение до уровня высокого реализма.

Нуждаются ли в искусственном возвеличении, в оберегании от критики такие бесспорные творческие авторитеты, как Д. Шостакович? Композитор дорог всем советским людям, несмотря на его прошлые творческие ошибки. Ведь общественную ценность художника определяют не ошибки и срывы, а тот реальный вклад, который им сделан в искусство и остается жить в веках.

Мы чтим и приветствуем в Д. Шостаковиче пример героического упорного восхождения на крутую гору реализма сквозь торжествующую дремучую чащобу реакционнейшего формалистического мракобесия в годины распутья советской музыки, когда в нее беспрепятственно хлынуло все, что было рождено маразмом буржуазной культуры эпохи империализма. Именно в эти годы, спотыкаясь, ошибаясь, порой уступая злому напору, композитор все же выдержал, устоял, сохранил живое начало, живую душу.

И все же — это не повод, чтобы прикрашивать факты, избегать критики, сеять зерна успокоения там, где предстоит еще дальнейший подвижнический труд. Сегодня еще нельзя считать творческий путь композитора завершенным на неприступных высотах «окончательного торжества» реализма. Ему есть еще от чего освобождаться, что преодолевать и к чему стремиться.

Изумительно яркие проблески сокровенной человечности, душевности, тепла и света в произведениях Д. Шостаковича дают уверенность, что любимый художник еще бесконечно раскроется в своих далеко не

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание