Выпуск № 11 (216) | 1956

кальном цикле (соч. 79). Люди из местечка, бедняки, задавленные нуждой и гнетом, показаны в моменты горестных переживаний, острых столкновений с судьбой. Если в хоровых поэмах преобладало песенное начало, то в вокальном цикле автор гибко оперировал средствами декламации, испытанными в русской музыке традициями естественного «омузыкаленного говора».

И в хоровых поэмах и в вокальном цикле мотивам скорби, отчаяния, гнева противопоставлены мотивы радостного утверждения жизни. Таковы живые зарисовки современного быта в вокальном цикле или гимнически возвышенные картины народных демонстраций и празднеств в хоровых поэмах; композитор всей душой стремится к светлым оптимистическим выводам, подсказанным жизненным укладом нашей советской действительности (хотя, быть может, образы трагические и удаются ему сильнее).

Наряду с вокальными сочинениями важную роль в эволюции стиля Д. Шостаковича сыграли Двадцать четыре прелюдии и фуги (соч. 87). В этом капитальном полифоническом цикле перед нами — сложное творческое «хозяйство» композитора, где многое еще находится в движении и старое порой соседствует с новым. От «старого» Д. Шостаковича здесь — черты несколько рассудочного необахианства (в некоторых фугах), кое-где элементы колючего и злого протеска. Новое — в широком развитии русских эпических мотивов, проникнутых одухотворенным чувством; кажется, что автор набрасывал здесь многочисленные эскизы к будущим оперным картинам ярко национального, быть может, исторического плана. Наряду с историко-эпическими мотивами, воскрешающими в памяти образы Мусоргского и Бородина, в цикле много живых зарисовок современного быта: образы беззаботного детства, радостного, юношески наивного созерцания природы...

О наиболее крупных симфонических сочинениях Д. Шостаковича последних лет — Десятой симфонии и Скрипичном концерте у нас много спорили, хотя даже строгие оппоненты не могли не признать величия замыслов автора, глубины и серьезности его образов. Десятая в известной степени продолжает линию лирико-драматической Пятой симфонии. Но теперь автор предстает перед нами возмужавшим, обогащенным опытом многообразной творческой работы прошедших лет. Четче, распевнее стали ведущие музыкальные темы Симфонии: не странно ли, что иные музыканты отказывали Д. Шостаковичу в мелодическом даровании, не замечая красоты, естественности, эмоциональной правдивости его лучших мелодий, порой приближающихся к типу русских лирических песен? Напомню хотя бы главную тему первой части Симфонии: быть может, она звучит непривычно в качестве основной темы симфонического аллегро, но отрицать ее мелодическую прелесть и широту может только человек, лишенный слуха:

Прим. 9

Все ярче выявляются в новых сочинениях Д. Шостаковича — включая Десятую симфонию, многие прелюдии и фуги, хоровые поэмы, Скрипичный концерт — присущие им русские национальные черты. Подобно крупнейшим своим современникам — Прокофьеву или Мясковскому,— он шел к большой правде искусства, утверждая национальную природу своего творчества. Мы легко обнаруживаем ярко выраженные русские черты и в суровых эпических образах, рождающих в памяти мотивы «Бориса Годунова» Мусоргского, и в свободно льющемся протяжном мелосе лирических тем, и в обращении к жанрам революционного фольклора, и в празднично-плясовых темах, насыщенных пестрыми наигрышами веселящейся народной толпы (финал Скрипичного концерта, «Праздничная увертюра»).

Существенно изменяясь и эволюционируя, искусство Д. Шостаковича — особенно в последние два десятилетия — сохраняет некую общность гуманистических устремлений. Мы помним самые разнообразные выражения его музыкального дара: и саркастический смех, и добрую улыбку, и схваченные с натуры картины человеческой жизни — будь то веселая поступь пионерского отряда или тяжелые ритмы битвы у Зееловских высот. Но больше всего, пожалуй, трогает и волнует в музыке Д. Шостаковича стихия людского горя, выраженного с острой болью художника-гуманиста. Слушая эти напряженно патетические страницы его музыки, мы убеждаемся, что автор не может мириться со злом, угнетением, ненавистью к людям: страдания современников вызывают в нем сердечнейшее сочувствие и резкий, страстный протест.

К Д. Шостаковичу можно было бы отнести сегодня слова Горького, сказанные когда-то о Достоевском: «Должен был явиться человек, который воплотил бы в своей душе память о всех этих муках людских и отразил эту страшную память...»

Как тончайшая мембрана, его музыка откликается на все, что волнует и тревожит простых людей нашего века: неслыханные бедствия войны, неотвратимость смерти, жестокие силы реакции, угрожающие человечеству. Перед нашими глазами проходит целая галерея трагических образов, обрисованных Д. Шостаковичем: каторжники в финале «Леди Макбет», замученные краснодонцы в музыке к «Молодой гвардии», затравленные бедняки из местечка в вокальном цикле «Из еврейской народной поэзии», юные революционеры-узники в хоровых поэмах. Композитор словно разделяет муки и страдания этих людей, взывая к лучшей, справедливой и светлой жизни. Те же переживания, но в более обобщенном виде слышатся и в Largo Пятой симфонии, и в медленных эпизодах Десятой, и в необычайно остром Фортепианном трио...

Д. Шостакович не боится обнажать суровую правду жизни, он не стремится чаровать слух нарядными звучаниями. Его правда порой бывает круто посолена и потому кажется неприемлемой для тех, кто ждет от музыки только ласкающих сладостей. В его музыке порой действительно не хватает светлых солнечных тонов. Отмечая это, вспоминаешь слова Маяковского: «Для веселия планета наша мало оборудована». Даже скерцозные страницы его музыки в последние годы часто окрашены в зловещие мрачно саркастические тона. Финалы его сочинений, как правило, лишены благополучности, спокойного благодушия. Радость их почти никогда не бывает безоблачной.

И тем не менее Д. Шостакович упорно стремится запечатлеть светлые надежды человечества, утвердить право людей на мир и счастье. В гимнических страницах его кантат и хоровых поэм, в динамичном финале Пятой симфонии, в безудержно веселых темах Шестой, в валторновых

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Прим. 9

Содержание