Выпуск № 11 (216) | 1956

о лесном озере. Особенно же резко контрастирует общему характеру оперы музыка финальной картины на сибирском тракте. Кажется, что эта картина написана другим художником, для которого главное в искусстве не хлесткие парадоксы, не пародийные чудачества, а глубокое сочувствие к простому человеку, выброшенному за борт жизни... Здесь, пожалуй, впервые мы находим у Д. Шостаковича черты общности с народными сценами Мусоргского — композитора, который спустя несколько лет станет одним из властителей его творческих дум. Песня старого каторжника с хором, окаймляющая всю финальную картину, принадлежит к высшим достижениям молодого Шостаковича:

Прим. 7

Трудно представить себе, что эта подлинно реалистическая музыка была написана тем же автором, который в предшествующих актах оперы дразнил и пугал слушателей звуковыми резкостями и безудержным сарказмом.

Та же двойственность заметна и в других сочинениях Д. Шостаковича начала тридцатых годов: нарочитая фальшь, суховатая линеарная графика, смакование всяческих банальностей (полечки, галопы, интонации уличных песен) странным образом соседствовали то с благородными реминисценциями из классиков (Бах, Бетховен), то с искренним лиризмом. Все это сказалось в Фортепианном концерте (соч. 35), некоторых прелюдиях (соч. 34), отчасти и в Виолончельной сонате (соч. 40), где

чистые, мечтательно-лирические образы явно одержали верх над гротескными ухищрениями.

Так композитор пытливо искал верного пути, прорубая просеки в самых разных направлениях и постепенно избавляясь от сковывавших его ложных влияний. Должен был, наконец, наступить скачок — от юношеских проб и экспериментов к творческой зрелости. Этот скачок произошел во второй половине тридцатых годов, когда появилась Пятая симфония — один из шедевров советского симфонизма.

Новый, зрелый период в творчестве Д. Шостаковича открывается Пятой симфонией и охватывает последующее десятилетие его жизни — вплоть до 1948 года. Случайно ли именно этот рубеж (1936–37 гг.) явился решающим для плодотворной эволюции композитора в сторону большей серьезности, этической глубины искусства? Нет, этот поворот был обусловлен общим движением советской музыки «реализму, к правдивому отражению современной действительности. О том же свидетельствует появление во второй половине тридцатых годов многих отличных творений Н. Мясковского, С. Прокофьева, А. Хачатуряна и других композиторов. Острая общественная критика, направленная против модернистских влияний в советском искусстве (1936 г.), в большой мере содействовала этому отрадному процессу.

В Пятой симфонии, современной «оптимистической трагедии», перед нами Д. Шостакович — мыслитель, проницательный драматург, способный раскрывать острейшие жизненные коллизии. В Пятой симфонии, как и в Фортепианном квинтете (соч. 57), вполне сложился зрелый, ярко индивидуальный стиль композитора, освобожденный от чуждых наслоений. Связи со многими великими предшественниками — включая Баха, Чайковского, Малера, — не лишают его музыкальную речь неповторимой самобытности. Наряду с излюбленными «бахизмами» и «генделизмами» все определеннее вырисовывается в его музыке русская национальная основа. Чтобы убедиться в глубоко русском характере печально-раздумчивой лирики Д. Шостаковича, стоит вслушаться хотя бы в музыку Largo Пятой симфонии или проникновенного Интермеццо из Квинтета:

Прим. 8

Идейно-эстетическая направленность этих произведений, по существу, резко отрицала все, чем так увлекался Д. Шостакович двадцатых годов: на смену графической конструкции пришла ярко новаторская полифония с действенной и содержательной интонационной основой; на смену угнетающим политональным резкостям и нарочитой фальши пришла свежая и жизненно оправданная система гармонии, рождающейся на основе непрерывного мелодического развития. Своеобразие стиля Д. Шостаковича определялось и склонностью его к необычным ладам, порой неожиданно обнаруживающим родство с народной музыкой, и самобытной модуляционной техникой, и тяготением к бесконечно развивающемуся мелосу, природа которого близка традициям баховской полифонии либо русской протяжной песне. Особая сила выразительности его музыки достигнута благодаря высокому тембровому мастерству, уменью точно, с редкой драматургической чуткостью использовать

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Прим. 7

Прим. 8

Содержание