Выпуск № 3 (208) | 1956 - страница 42

МУСОРГСКИЙ — О, зачем так холодно и... обязательно. Ведь...

ДАМА — Да, я знала, что вы, наконец, поддадитесь наставничеству Никольского, и последний наш спор кончился моим поражением «романтически настроенной» женщины. А для меня это было окончательным разрывом вашим с «Саламбо», я уж не хочу вспоминать об «Эдипе». Впрочем, я уж дивилась, как скоро остыло блюдо, предназначением коего было обскакать Даргомыжского.

МУСОРГСКИЙ — Оставьте в покое мою «Женитьбу», милейшая барыня, пошалил, виноват.

ДАМА — Но зачем же такое быстрое отступление (садится) и где же поиски того существенного, чем мы с вами в полном согласии были озабочены совсем недавно? Где музыка о детях, где ваши восхитительные и глубоко правдивые — скажу — зарисовки? И как же так: теперь вас увлекло желание поспорить с Пушкиным ради спора о Борисе, царе-выскочке, которого народная молва обозвала царем-Иродом? Друг мой, вы запутаетесь между Пушкиным, Карамзиным и своей совестью все еще ребенка, да, да, раненого ребенка, чуткого до боли касанием любой несправедливости, гнета, насилия.

МУСОРГСКИЙ — Умница барынька, пусть во мне живет ребенок, согласен, и потому я не менее чувствителен к врачующим меня женским ласковым рукам — не страстным объятиям, нет, — а рукам, приготовляющим порой нашего брата и к самосожжению.

ДАМА (хочет возразить) — Но...

МУСОРГСКИЙ — Но дайте же мне хоть еще одно слово!.. Много споров было у нас с вами на тему о Борисе, но до тех пор, пока мне музыка не стала внушать своей правды, — я полного и заключительного резюме своего вам не выдавал. Сегодня — тот вечер, мой вечер в одиночестве, когда мои музыкальные мозги — пусть беспутные — начертали передо мной истинный путь художника, для которого художество не смеет, не должно воплощать только красоту.

ДАМА — А женской красоты также касается этот призыв то ли Савонаролы, то ли Пимена?!

МУСОРГСКИЙ — Да. Я выкидываю из Пушкина все, что относится к «лукавой любви» Марины. Музыка моя о любви лгать не может, и сцену у Фонтана мне не передать, как лживый диалог ученицы иезуитов с недогадливым парнем и для нее одним из тупоумных москалей.

ДАМА — Ого!.. Кто же вам это вычеркивать позволит? И к тому же опера без женского голоса — простите — нонсенс. Впрочем, что мне спорить? Я не люблю «Бориса Годунова» Пушкина, ибо я не верю в его опору — Карамзина, не верю, чтобы народ могли заставить выбрать в правители убийцу сына Грозного. Ваша музыка — прямая, честная, в каждой секунде своей нелицемерная — не может передать всей лжи, всего лицемерия совести Бориса, если он действительно преступник, палач малолетнего Дмитрия, и также не может раскрыть всего нагромождения козней Шуйского. Простите, я устала, я горячусь.

МУСОРГСКИЙ — Все сие понимаю, все взвесил. Но все сумею рассказать, и рассказать так, как еще никем из присяжных музикусов, плодящих многообразных мертвецов, не было рассказано...

ДАМА — Я вполне убеждена в громадной силе вашего таланта, но Борис — песчинка в страшных распрях своей эпохи. Вы забыли про народ русский. Что ж, он отделается, как в драме: безмолвием?!..

МУСОРГСКИЙ — Про русский народ вы забыли, а не я. Я вам еще не сказал про пушкинского Юродивого. В словах нет той мощи, какую вы почувствуете, когда Борис и Юродивый столкнутся в моей

музыке на ступенях храма Василия Блаженного. Тогда вы поверите в мою правду.

ДАМА (поднимается, подходит к Мусоргскому ) — Как я могу вам не верить?! Но страшитесь Шуйских вокруг вас. Все дорогое вам — лишнее для них.

ИЗ ВТОРОГО ДИАЛОГА

Комната в петербургском трактире «Малый Ярославец». Разночинная компания друзей Мусоргского во главе с ним самим. Конец семидесятых годов. День рождения композитора.

ГОЛОСА: Русскому гению-самородку — слава!
Нашему Баяну — величание!
Печальнику народа — слава!
Певцу земли и воли — дорогу, дорогу!

Кто-то заводит величание из «Бориса»: «Не сокол летит по поднебесью...» Все, кто может, подхватывают: «Слава боярину...» Отдельные голоса: «Что вы, что вы, не то, не то, вот что надо» (поют): «Расходилась, разгулялась удаль молодецкая..» Хор громче и громче.

МУСОРГСКИЙ (с бокалом вина) — Тише, тише: «Рыщут, бродят слуги Бориса, пытают люд неповинный...» Не забывайте... (громко) Спасибо, друзья, спасибо, отогрели, сердце отогрели.

ГОЛОСА: Чарочка моя, серебряная,
На золотом блюде поставленная... (идет величание)
Пить эту чару новорожденному
Пить эту чару Петровичу!
Модесту Петровичу — ура!., ура!..

КТО-ТО ИЗ ГОСТЕЙ — А как с «Хованщиной»?..

МУСОРГСКИЙ — Трудно, трудно... Понимаете: Русь — широкая, широкая. Бояре сытые — амбары полные. Чего им еще желать: власти. Власть в руках, ну и крестьянство в кабале. Стрельцы сытые. Избы прочные, бабы сдобные. Ясно, они с самым сильным боярином— с Хованским... А возле, тут же в Москве-то совесть народная— раскольники. И тоже на прю... да свой устав... А над теми и другими всходит третья сила — утренняя заря: юный Петр со своими потешными и европейской культурой.

ЧЕЙ-ТО ГОЛОС — Русь-то самобытную исконную и прикончил.

ГОЛОСА — Тише, тише, дайте сказать Модесту Петровичу, что за спор... Славянофильство долой... Ну вас с кафтанами... А община, община-то крестьянская как же... Что община? Да вот мужик-общинник в кулаки норовит, своих же обобрать... Как что, мужик бежит из общины чтобы своих обкрадывать... Бежит голь, нищета... Не лгите; мужик всех вас честнее и святее. Он с общины никуда... Земли ему, воли... Ничего ваша община не производит для государства... Ты хочешь сказать, для бездельничающего города, и правильно не производит, зато мужика кормит. А с культурой как же?.. Что же, так все с тараканами, вонью?.. А вам с Пушкиным: со звуками сладенькими и молитвами, со святой поэзией... Тише, дайте же слушать Модеста. Не клуб же...

МУСОРГСКИЙ — Во, во, во как все зазвонили... Стойте, стойте. Дайте кончить. Так значит: в центре-то бояре, стрельцы, раскольники и юный царь с сочувствующими. Вокруг же — котел кипящий, смола бурлит: поле дикое, как и сто лет назад при Борисе, не остыло оно, — да ведь еще недавно Степан бушевал там на окраинах с донцами. Кто знал, тот и понимал в Москве, что и в стрельцах и тем паче в раскольниках

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание