Выпуск № 1 (206) | 1956 - страница 57

Короче говоря, море делало все возможное, чтобы мальчик, «человек без подданства», не вырос человеком без воображения. Остальное или, вернее, очень многое предрешали песни.

В этом южном городе песни звучали повсюду — в бесчисленных тавернах, на улицах, в бедных домах, где зачастую не было лишнего стула, но гитара всегда висела на чисто выбеленной стене.

Было в этих песнях разное: и мужественная энергия, и простодушная сентиментальность юга, и широкая эпическая грусть. Кто знает! Быть может, в них еще жили отзвуки тех песен, с которыми отправлялись в далекий путь древние аргонавты?

...Мальчик вышел на улицу. Настроение у него довольно кислое. Сегодня на уроке греческого он отвечал хуже, чем обычно. А когда учишься на благотворительные средства и считаешься одним из первых учеников в классе, у самолюбия бывают довольно острые когти. Пройдя несколько шагов, он останавливается, как вкопанный, и сразу забывает обо всем на свете. Где-то недалеко прозвучал меланхолический перебор гитары... «О, волшебная ночь, грустная ночь!..»

Артур Айдинян

Рис. худ. М. Митряшкина

У певца слабенький и сладенький тенорок. Судя по голосу, это, наверно, какой-нибудь хрупкий юноша с бледным и томным лицом. Песня приближается...

О, волшебная ночь, грустная ночь!
Ты говоришь только сердцам, которым больно,
И тишиной своей даешь забвение...

Из-за угла появляется, слегка навеселе, дюжий портовый грузчик с гитарой в больших, тяжелых руках.

— Дядя, спойте еще! — просит мальчик. — Пожалуйста!

Певец настроен благодушно. Он толково разъясняет, что петь перед такой публикой — слишком большая честь для такой публики, но, поскольку он может обходиться без всякой публики, то уж так и быть...

— Хочешь «Малютку, золотую мою девушку»?

— Нет, пожалуйста, еще раз «Волшебную ночь»... Впрочем, часто бывает и так, что нет никакой нужды бродить по улицам за песней. Отец мальчика — сам большой любитель музыки. В молодости у него был недурной голос. Когда-то он пел в хоре, который организовал его знаменитый земляк Комитас, и был лично знаком с композитором. А свою старую скрипку отец и теперь не забывает. Правда, ежедневная работа рубанком и пилой не очень способствует беглости пальцев и легкости смычка. И все же грустная красота армянских песен передается сердцу мальчика живой, трепетной волной.

Пройдет несколько лет — и здесь же, в этом городе, ему приведется услышать Скипа и Джильи, а позднее, уже в Москве, — Давида Ойстраха. Но песни уличных певцов и отцовская скрипка не будут подвергнуты «критической переоценке»: они на всю жизнь останутся для него тем же, чем бывает для человека первая любовь.

*

Мальчик становится юношей. У него ломается голос. Порой ему кажется, что природа уже закончила свое недоброе дело и даже во время обычного разговора он всегда будет срываться на смешные петушиные ноты. Но проходит некоторое время и юноша с радостным изумлением убеждается в своей ошибке.

Однажды, когда он «убеждался» особенно громко, его застиг за этим занятием знакомый отца, бывший певец-профессионал.

— Чорт возьми! — сказал он,— Да ведь у парня от природы поставленный голос. И тембр хороший, и силенка есть. Ему обязательно надо учиться!

Отец и сам подумывал об этом. Но — шутка сказать, какие нужны средства, чтобы в здешних условиях юноша мог получить музыкальное образование и пробить себе дорогу...

— Далеко заглядывать нечего, — решительно заявил приятель. — А вот насчет уроков пения... Есть тут один старичок, итальянец. Попробуем сговориться.

...Месяцы учебы, успехи, сомнения, время большого, быстрого роста. «Первый дебют» на скромном школьном юбилее. Первые горячие аплодисменты, которые приводят в неистовое смущение бывшего воспитанника школы, юного певца. Время роста, время больших надежд...

И вдруг все рухнуло. Судьба юноши была песчинкой в грандиозном обвале. Началась война.

На протяжении всей истории этой древней страны период немецкой оккупации был, вероятно, самым жестоким и мрачным.

В Салониках, как и в других городах, свирепствовали гестаповцы и свои «полицаи» из выпущенных на свободу уголовных преступников. Человеческая жизнь не стоила ни гроша. Каждый день приносил все новые вести о казнях, насилиях и грабежах.

Греческие патриоты не склонились перед захватчиками. В горных районах действовали партизаны. В городах множились ряды подпольщиков — борцов Сопротивления. В одну из таких подпольных групп молодежи вместе с другими товарищами вступил и Артур Айдинян.

Немецкие патрули не один раз провожали равнодушным взглядом симпатичного юношу с пышной черной шевелюрой, который беззаботно бренчал на гитаре и приятнейшим голосом напевал чувствительную неаполитанскую песенку. Но, как известно, раз на раз не приходится...

Очередная встреча. Резкий окрик:

— Хальт! Документы!

— Пожалуйста.

— Покажи карманы!

Ощупывают. Смотрят, нет ли оружия... Плохо дело, Артур. Вот сейчас кто-нибудь из этих солдафонов непременно сунет нос в гитару. А там, как обычно, толстая пачка листовок...

— Ладно, проваливай!

Смерть прошла мимо. Но она возвращается снова и снова, неотступно ходит по пятам. Молодые подпольщики уже свыклись с этим и упорно, самоотверженно продолжают свою работу: разбрасывают листовки, пишут несмываемой краской лозунги на стенах домов, передают сведения партизанам.

Связь с партизанами поддерживается регулярно. Сегодня Артур и двое-трое товарищей под видом благочестивых паломников, со свечами в руках идут на церковный праздник в большой загородный монастырь. Назавтра отправляются «навестить больных» в туберкулезный санаторий.

Но враг тоже не дремлет. Однажды, накануне очередного «паломничества», Артура предупреждают: «монастырская явка» провалилась. За этими сухими, лаконичными словами — трагедия села Хортиати. После одной операции партизан в этом районе крупная гитлеровская часть окружила монастырское село и произвела кровавую расправу. Многие десятки жителей были сожжены заживо.

Список жертв увеличивается. Провалилась «санаторная явка», расстреляно шестнадцать туберкулезных больных. При распространении листовок схвачены восемь молодых подпольщиков. Артур и трое его товарищей неизбежно разделили бы их участь, если б минутой позже закончили свою часть опасной операции. А участь тех, восьмерых... Ее невольным свидетелем был старик-пастух, случайно оказавшийся неподалеку

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Артур Айдинян

Рис. худ. М. Митряшкина

*

Содержание