Выпуск № 1 (206) | 1956 - страница 48

Моцарт никогда не сносил молча обид со стороны высокопоставленных особ.

«Когда кто-нибудь меня оскорбляет, я должен отомстить; если я ему не причиню больше того, что он сделал мне, то это будет только расплатой, а не наказанием» (20 июня 1781 года).

Поводом для такого заявления послужила гнусная выходка графа Арко, старшего камергера зальцбургского архиепископа. В литературе о Моцарте неоднократно описывался этот инцидент, передавалась и вся история взаимоотношений Моцарта с его притеснителем — архиепископом. Мы знаем, что композитор совершил необычный для музыкантов того времени мужественный поступок — порвал с властителем зальцбургского княжества.

Отец композитора настойчиво увещевал «вспыльчивого» юношу, убеждал не доводить дело до разрыва с архиепископом. Композитор не подчинился воле отца. Голос новой эпохи слышится в словах Моцарта: «Только не пресмыкайтесь — я не могу этого выносить» (10 декабря 1777 года).

По отношению к «лукавым царедворцам», этой «жалкой челяди» княжеских дворов, Моцарт вел себя независимо: «Чем враждебнее эти люди по отношению к вам, тем с большей гордостью и презрением вы должны смотреть на них» (20 июня 1781 года).

Моцарт бичевал «подлые души» — этих «змей, гадюк», которые «до отвращения горды и надменны, а потом снова ползают» (12 июня 1778 года). Фигаро, можно сказать, повторял слова Моцарта, когда издевался над пресмыкательством придворных холопов: «Раболепная посредственность — вот кто всего добивается».

Мог ли Моцарт, так презиравший придворных политиканов, натерпевшийся от их козней, не находить восхитительной ту характеристику, которую им дает Фигаро: «...плохо ли, хорошо ли разыгрывать персону, плодить шпиков и оплачивать изменников, размягчать печати, просматривать письма и стараться важностью цели оправдать ничтожность средств — вот вам и вся политика, умереть мне на этом месте»?

Мог ли сарказм Фигаро не прийтись по душе человеку, который с таким гневом говорил об аристократии: «Не Зальцбург, а князья и вся спесивая знать становятся для меня с каждым днем нестерпимее» (16 декабря 1780 года)?

Ничто так не возмущало Моцарта, как попытки унизить человеческое достоинство. «Недоверие к моей честности» — это «единственное, что может привести меня в бешенство» (11 ноября 1778 года).

Архиепископ зальцбургский считал Моцарта человеком, исполненным гордыни. «Это правда, — писал композитор, — я горд, когда вижу, что ко мне относятся с презрением и ставят меня ни во что» (2 июня 1781 года).

Отцу была непонятна эта гордость. Он обвинял сына в заносчивости, упрекая его за то, что тот восстановил против себя многих людей в Вене. Хотя молодой Моцарт пытался в письмах отвести каждое обвинение, все же известно, что острый язык и прямота создали ему немало врагов и он получил в Вене прозвище «злого критика». У Моцарта, как и у Фигаро (но с гораздо меньшим на то основанием), была «прескверная репутация» в определенных кругах, и посему он с еще большим основанием, чем Фигаро, мог сказать: «А если я лучше своей репутации? Многие ли вельможи могут сказать о себе то же самое?» (ответ Фигаро графу)

Языком Фигаро Моцарт говорил о глупцах, облеченных властью. Вот отзыв его об эрцгерцоге Максимилиане, брате императора, одном из видных сановников католической церкви: «Пока он не был попом, он был

гораздо умнее, говорил меньше и с гораздо большим толком. Вы должны были бы видеть его теперь! Глупость так и глядит из его очей...» (17 ноября 1781 года).

Ни один из многочисленных немецких князей, тративших огромные средства на содержание своры придворных лизоблюдов, не захотел материально обеспечить гениального музыканта. «Немецкие князья — все скряги» — так отзывался о них Моцарт (7 марта 1778 года). То же он сказал и об императоре: «Кайзер — скряга» (10 апреля 1782 года). Ясно, что ему должен был прийтись по вкусу каламбур Бомарше. Марцелина говорит о Фигаро: «А уж щедр, щедр...» Бартоло: «Как вор». Марцелина: «Как вельможа».

Все усилия Моцарта найти службу оказывались тщетными. Либо ему отказывали, либо изводили обещаниями. Он хорошо познал справедливость слов Фигаро: «Обещания высокопоставленных лиц» — «правда», которой нельзя верить. Буквально то же сказал Моцарт по поводу обещания одного из влиятельных лиц при императорском дворе: «Но этим придворным льстецам никогда нельзя верить» (23 января 1782 года).

В либретто не вошли такие замечания Фигаро, как, например, его отзыв о законе — «снисходительном к сильным мира и суровом к людям маленьким» или реплика в ответ на незаслуженную пощечину от графа — «вот оно, правосудие вельможи». Но сам Моцарт высказывался в этом же роде.

В начале судебной сессии Альмавива дает заключение о тяжбе между идальго и драматическим поэтом: «В случае, если они напишут новое произведение, то для того, чтобы на него обратили внимание в высшем свете, им вменяется в обязанность: вельможе — дать ему свое имя, поэту — свой талант».

Моцарту пришлось самому выполнить предписание Альмавивы: он вложил свой гений в «Реквием», а имя этому произведению дал (ненадолго, правда) граф Вальзег, «таинственный» заказчик.

Фигаро говорил о цензуре: «...если я не буду в моих статьях касаться власти, религии, политики, морали и должностных лиц, обществ, пользующихся доверием, оперы, других спектаклей, никого, кто имеет отношение к чему-либо, я могу свободно печатать все, под наблюдением двух или трех цензоров». Да это именно та мысль, которая ни на минуту не оставляла Моцарта, пока он вынашивал замысел оперы на сюжет запрещенной к представлению комедии!

Вообще весь монолог Фигаро, содержащий колоритное описание мытарств талантливого человека, выходца из народа, мог напомнить композитору-плебею его собственные мытарства за годы «свободной» жизни без определенной службы и без постоянных доходов. Удивительно ли, что композитор, который в поисках сюжета для оперы пересмотрел и отверг сотню книжек, заинтересовался пьесой Бомарше и загорелся желанием написать на этот сюжет музыкальную комедию?

Если вспомнить еще сатирическое изображение суда, отсутствующее в опере (свое отношение к феодальному правосудию Моцарт до некоторой степени выразил сохранением в опере фигуры дурака-судьи), то можно сказать, что этим исчерпываются все более или менее значительные публицистические моменты комедии, не включенные в оперу. Ни один из них не противоречит воззрениям композитора, а многие поразительным образом совпадают с его личными высказываниями.

Да Понте подтверждает, что идея написать оперу на сюжет запрещенной комедии принадлежала Моцарту. Большинство историков музыки считает, что Моцарт был увлечен художественными достоинствами пье-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание