Выпуск № 8 (201) | 1955 - страница 6

сообщая одушевленной интонации гармоническое восполнение, Чайковский делает это с тонким чувством меры, просто и вполне естественно, сколько слуху необходимо, так, чтобы не заглушить аромата чуждым привкусом, пусть и оранжерейно утонченным.

Мясковский, допустив живую интонацию, чаще всего восполнит ее гармоническим содержанием, уводящим слух в субъективное ощущение: от привычки избегать простоты — странной боязни, чтобы не заподозрили в бедности изобретения! И оттого в симфонизме Мясковского глубже и проницательнее (и эстетически интереснее) все то, что обусловлено искусственностью (в смысле своего рода «интеллектуального садовничества») , чем то, что составляет в его музыке прелесть лесных трав и цветов и «музыку открытой души».

К счастью, его интеллектуально-духовный мир настолько богат, что данное весьма острое противоречие, скрытое за логикой музыкально закономерного развития, очень не скоро вполне обнажится. Лично для меня в постоянном наличии в творчестве Мясковского колебаний между притягательностью живой интонации и всего естественного в музыке и между опасением «ступить просто» — слышится мучительное, но недосягаемое желание «шубертианства» или, вернее, моцартианства, т. е. органического сочетания художественной мудрости с прелестью живой простодушной речи. От многих ушло это великое искусство оставаться в интеллектуально сложном — человечно общительным, простым и сердечным! Чайковский, оставаясь всегда таковым, умел достигать вершин творчества и мастерства.

Но зато искусство Мясковского — искусство глубоких мыслей, трогательных и острых волнений, прекрасных дум — не знает лишь величия. Пойдем глубже и дальше. Возможно ли, чтобы богатейший интеллектуальный тонус симфонизма не имел никаких истоков в области массовых человеческих чувствований?

Конечно, в данном отношении Мясковский глубоко разделяет свойственное всей русской художественной классике глубоко этическое сознание в отношении всякого рода чувственных обнажений. И этика эта заставляет его окутывать свой лиризм самой изощренной фантазией, какими-то постоянно обманывающими слух «миражами»: движением в иное русло и разрешениями голосов не туда, куда, казалось бы, ведет естественная интонация, естественный «ход симфонических событий». На этом зиждется утонченный мажоро-минор Мясковского.

Все подобные интонационные уклоны, все эти «не туда», конечно, являются современным преломлением давнего романтического качества — томления чувств. Строгая формальная логика голосоведения обусловливает подобного рола состояниям суровую закономерность художественного проявления. Интеллектуализм замыкает здесь всякое непроизвольное движение чувственного в сложные плетения, в непреодолимую проволочную сеть раздумий.

Но я не знаю ничего прекраснее в музыке Мясковского, чем моменты редкостной душевной ясности и духовной просветленности, когда вдруг музыка начинает светлеть и свежеть, как весенний лес после дождя, и каждая деталь в ней красуется своей жизнь приветствующей выразительностью. Вслед за душными изысканиями в человеческой психике Мясковский, выходя на простор человеческого массового общения, обогащает музыку не восторженными гимнами (они звучат у него как-то напряженно), а чутким сочувствием охватывающей людей радости — и тут обычное для его музыки личное волнение переходит в состояние полноты жизнеощущения, в преодоление субъективной сумеречности.

В такие моменты нельзя не улыбаться вместе с приветливой музы-

кой: ведь свет и ясность звучат в ней не как случайные, преходящие состояния. Радость завоевана сложным длительным раздумьем и душевными коллизиями, образно-убедительно отображенными в каждой из симфоний — этих путях, дорогах и тропинках жизни богатой творческой индивидуальности.

Надо говорить прямо — в музыке Мясковского много мучительно скорбных поисков духовной ясности и непримиренности с жестокими загадками бытия. Но ведь это все естественнейшие качества человеческого ума и сердца, в художественном своем облике особенно людей волнующие. Честность, искренность Мясковского, верность раз избранному пути наполняют его симфонизм особо ощутимым содержанием — этосом глубокого, вдумчивого художника, ни за что не «говорящего» напоказ, ради внешнего «наигрывания» умом своим и чувствованиями.

Искусство Мясковского сложно, извилисто, многообразно. Я обобщил, сколько было в пределах моего разумения этого искусства, все, что запечатлелось в моем сознании за тридцать лет наблюдений и волнений, испытанных мною просто как слушателем в росте творчества крупнейшего композитора.

Конечно, нарисовать «портрет» музыки Мясковского особенно трудно ввиду ее сосредоточенности и отсутствия всего «броского» или «репрезентативного», внешне представительного. В своей жажде общения Мясковский из исключительно строгого отношения к себе как художнику делает словно бы обратное своему же естественному желанию: он очень редко идет навстречу привлекающей слух нарядности.

Тем ценнее и тем показательнее для культуры нашей страны все более и более чуткое и внимательное отношение к выдающемуся мастеру современной симфонии и серьезность вникания в его дело жизни — в жизнь интеллекта и сердца глубоко чувствующей личности, рассказанную симфониями. Не останутся ли они, все в целом, «Одиссеей» одного из личных сознаний нашей эпохи — в числе эпических сказаний о напряженной, изумительной и страстной борьбе человеческого ума за право подлинной человечности? Эпос ведь не чуждается стонов сердца (вспомним «Плач Ярославны»), свойственных и интеллектуальной музыке Мясковского…

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание