Выпуск № 8 (189) | 1954 - страница 5

ждаемся, что они не переставали учиться всю свою жизнь. Учиться — т. е. все время ставить перед собой новые и новые задачи, никогда не удовлетворяться достигнутым, всегда стремиться вперед.

Возьмем к примеру пианиста или скрипача. Ведь для того, чтобы «быть в форме», ему нужно ежедневно по нескольку часов упражняться в игре на своем инструменте. А какой гигантский труд предшествует выходу виртуоза на концертную эстраду! Сколько усилий затрачивается на развитие техники, на овладение репертуаром, на изучение стилей!

Общеизвестно, что профессия композитора требует не меньшей специализации, не меньшей, если не большей, работы над техникой. Повторяю: композитор должен очень много знать, очень много уметь. И особенно, конечно, — советский композитор, который никогда не имеет права забывать о высоких воспитательных целях искусства, служащего великому делу строительства коммунизма.

Порой мне кажется, что мы слишком щедро применяем слово «композитор». Так же, как и слово «писатель». Не каждый литератор, написавший несколько поверхностных очерков или рассказов, или даже пухлый роман, может быть назван писателем — «инженером человеческих душ». Не каждый музыкант, который сочинил несколько «правильных» симфонических партитур или составил несколько удачных песенных мелодий, может быть назван композитором.

Конечно, написать хорошую массовую песню очень трудно. Гораздо трудней, чем это иногда думают. Но написать песню, по-моему, это — не только сфантазировать за фортепиано мелодию, которая удачно ложится на стихи. Написать хорошую песню — это значит создать не только прекрасную мелодию, но и выразительное, гармонически содержательное сопровождение; это значит самому наоркестровать песню на разные составы, а может быть, создать ее вариант для хора a cappella. А ведь для этого надо быть по-настоящему образованным музыкантом.

Можно ли всю жизнь оставаться только в пределах одного жанра, не стремиться расширять свои творческие горизонты, свое умение, свое мастерство? Думается, что даже тот музыкант, который не чувствует в себе призвания к сочинению симфонической, оперной или камерной музыки, все же обязан изучать музыкальное искусство во всех жанрах, а не успокаиваться на достигнутом, не почивать на лаврах. Иначе, с моей точки зрения, у него нет никакого права называть себя композитором.

На мою долю выпало счастье быть учеником Сергея Ивановича Танеева, Антона Степановича Аренского и Михаила Михайловича Ипполитова-Иванова. Вот о годах учения у этих замечательных музыкантов мне и хочется вспомнить.

В Киевском музыкальном училище, где я учился по классу скрипки в 1892–1894 гг., не было кафедры композиции. Но общие музыкально-теоретические предметы у нас преподавал превосходный музыкант, ученик Римского-Корсакова Е. Рыб. Под его руководством я довольно основательно прошел курс гармонии.

В Киеве я занимался у знаменитого чешского скрипача и педагога Отакара Шевчика. Он не только давал нам знания по узкой специальности, но очень настойчиво воспитывал в своих учениках умение сознательно слушать музыку. Шевчик был организатором и душой струнного квартета, постоянно выступавшего в концертах. Мы, студенты музыкального училища, не только бывали на всех концертах квартета, но обычно присутствовали и на репетициях. Так я смолоду очень основатель-

но познакомился со многими квартетами Гайдна, Моцарта, Бетховена, Шуберта, Чайковского, Бородина, Грига, Сметаны, Дворжака. В состав квартета входили, помимо Шевчика, исполнявшего партию первой скрипки, ученик Шевчика Шутман (вторая скрипка) и преподаватели музыкального училища Рыб (альт) и Мулерт (виолончель).

Вскоре и мы, ученики, организовали свой «домашний» квартет, в котором я играл партию второй скрипки. Ансамблевая игра принесла мне не только много радости, но и весьма значительную пользу. Играя квартеты великих классиков, я познал на практике специфику квартетной фактуры, понял, что такое настоящее голосоведение, изучил приемы ансамблевой инструментовки.

Занятия у Шевчика и Рыба, участие в исполнении квартетной литературы, посещение симфонических, камерных и хоровых концертов, вслушивание в народную украинскую и русскую песню — все это еще больше разжигало во мне страстное желание сочинять музыку. И я много, упорно сочинял. Занимаясь в Киевском музыкальном училище, я написал два квартета, оркестровую увертюру, ряд пьес для фортепиано, для виолончели.

Обычно я пользовался советами Е. Рыба, который охотно делился со мной своим композиторским опытом. Но все же этого было недостаточно. Я и мои товарищи, среди которых были И. Крыжановский и Л. Николаев, мечтали о Москве, о Петербурге, о занятиях под руководством Римского-Корсакова, Глазунова, Танеева, Аренского. Но об этой мечте мы никому не говорили. В те годы было не так просто заявить — «хочу быть композитором». Нас бы засмеяли, сочли бы самонадеянными зазнайками! Тогда о профессии композитора могли мечтать лишь очень немногие.

Поэтому в 1894 году я поехал в Москву поступать в класс скрипки, а там... видно будет! Я знал, что в Московской консерватории очень большое значение придавали хорошему знанию элементарной теории и гармонии. Незадолго до отъезда в Москву я еще раз прошел весь курс элементарной теории музыки и сольфеджио с киевским кантором Нюренбергом — отличным знатоком этих предметов. На вступительном экзамене эти уроки мне очень пригодились.

Я поступил в класс скрипки Н. Соколовского, позднее перешел к И. Гржимали. Хотя я довольно основательно знал гармонию, меня все же определили в класс гармонии А. Аренского. И это было, конечно, очень хорошо.

Аренский подходил к каждой задаче по гармонии не только как педагог, но и как художник. После отъезда Аренского в Петербург гармонию у нас вел Г. Конюс — отличный музыкант и тонкий знаток этого предмета. Но у Конюса был иной метод занятий. Просматривая задачи, выполненные учениками, он очень точно указывал на ошибки, оперируя сугубо профессиональной терминологией — секунды, кварты, квинты, голос идет вверх, голос идет вниз и т. п. А вот Аренский умел дополнить эту музыкальную «технологию» живыми творческими замечаниями. Помню, как однажды он, сыграв одну из моих классных прелюдий, серьезно посмотрел на меня и спросил: «Вы что, влюблены?» Он искал даже в наших школьных работах выражения живых чувств.

В Московской консерватории, как я говорил, очень большое значение придавалось изучению гармонии. Это был обязательный предмет для всех специальностей. Курс гармонии преподавали обычно те профессора, которые вели классы свободного сочинения, — Аренский и Ипполитов-Иванов. Преподавал гармонию и Танеев, а в Петербурге — Римский-Корсаков, Лядов и Глазунов. Не случайно, конечно, что и Чайковский,

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание