Выпуск № 8 (189) | 1954 - страница 6

и Римский-Корсаков, и Аренский создали учебники гармонии. Это лишний раз показывает, какое значение они придавали этому предмету.

Гармония — основа основ композиторской профессии. Только после того, как будущий композитор твердо усвоил всю премудрость гармонической науки, он может переходить к изучению полифонии, а затем и к свободному сочинению. Танеев не принимал в свой класс строгого стиля учеников, которые сдали гармонию не на «пять». Я уже «почти знал» гармонию и даже помогал заниматься по этому предмету отстающим ученикам, но меня все еще «выдерживали». Ощущая непреодолимую потребность сочинять, я с восьмого курса окончательно перешел на композиторский факультет, оставив занятия по скрипке.

Я проходил полифонию (строгий стиль — Орландо Лассо, Палестрина и фугу — Бах) под руководством Танеева. Моим учителем по свободному сочинению (в Петербурге этот предмет назывался «практическое сочинение») был Ипполитов-Иванов. Какие это были интересные занятия! Какой глубокий след они оставили в моем сознании музыканта!

Танеев обладал огромной силой художественного убеждения. Показывая в классе какой-либо отрывок из классического произведения, он делал это с такой артистической законченностью, что буквально приводил в трепет своих слушателей-учеников. Мы получали полное представление о сложнейших партитурах полифонистов XVI и XVII веков. Под его пальцами оживали страницы симфонических и ораториальных творений Баха, Гайдна, Моцарта, Бетховена, Чайковского. Он умел ясно выделять полифонические голоса, показывая с необычайной рельефностью все переплетения мелодических линий.

Танеев поразительно читал с листа, охватывая новое, незнакомое ему сочинение сразу, со всеми оттенками, не пропуская никаких фактурных подробностей.

Строгий стиль, который с таким блеском преподавал Танеев, не мешал нам много сочинять. Я обычно писал «для себя» больше всего в летние месяцы. Тут, понятно, отражалось все, чему нас учили в консерватории, хотя порой и преломлялось сквозь призму влияний, приходивших извне.

Не могу не вспомнить здесь о нашем педагоге С. Смоленском — выдающемся знатоке старинной русской народной и церковной музыки. Он преподавал в консерватории историю церковного пения, с увлечением показывал нам замечательные образцы знаменного распева.

— Глубже, внимательней изучайте народную песню, — говорил нам С. Смоленский. — В ней вы найдете неисчерпаемый источник вдохновения...

Он предостерегал нас от пассивного подражания даже выдающимся мастерам:

— Они вас подавят, и вы растворитесь в чужой индивидуальности, так и не сказав своего слова в музыке...

Танеев всегда интересовался тем, что мы сочинили за лето. Иногда его уроки превращались в своеобразный смотр «внеклассных» работ учеников. Делал он это очень чутко и, проигрывая по рукописи новое сочинение, всегда старался выполнить все указания молодого автора.

Танеев обычно стремился пройти весь курс, во всяком случае, самое основное, до января, а затем — повторение пройденного, углубление знаний. Иногда он говорил нам: «Принесите свои сочинения». Дважды просить нас, конечно, не приходилось. И мы буквально забрасывали его своими работами. Через некоторое время Сергей Иванович прекращал эти «вольности», и мы вновь садились за фуги.

В 1897 году в Московской консерватории был введен курс форм. За этот предмет взялся сам Танеев. Целое лето он готовился к новому курсу, писал конспекты лекций, подбирал примеры из произведений разных стилей и жанров.

Помню, принес я однажды Танееву свой струнный квартет (первая часть — в сонатной форме). Сергей Иванович проиграл мой квартет и сказал:

— Ну, теперь вас надо поставить на ноги.

Он дал мне несколько замечательно точных советов, касавшихся форм. Ему понравилось, что я хорошо знал квартетную литературу.

— Интересуйтесь литературой — композитор должен знать если не все, то очень много, — говорил мне Танеев.

Он очень любил, когда ученик приносил ему много сочинений, много выполненных задач. Он требовал, чтобы мы работали, не покладая рук. Никогда не отпускал ученика, не досмотрев до конца его пьесу.

Работали мы очень упорно. Я даже заслужил от моего друга, талантливого театрального композитора Ильи Саца прозвище «седовласого старца»...

— Ищите истину! — говаривал нам Танеев. — Ищите ее у Баха, у Моцарта, у Чайковского (Чайковского он боготворил). Много пишите и много анализируйте. Это столь же важно для ученика, как и сочинять. Анализируйте!

Весьма важное значение придавал Танеев подготовительным эскизам ко всякой большой работе.

— Не жалейте бумаги! — говорил он нам. — Не надо зачеркивать, не надо стирать написанное в эскизах. Бетховен не признавал резинки! Все это может пригодиться. Не жалейте бумаги!..

Он требовал самокритики. Суровой, беспощадной к недостаткам, к погрешностям вкуса и мастерства.

Все то, что я усвоил в классах Танеева, Аренского и Ипполитова-Иванова, все знания, все технические навыки, полученные под их руководством, — я всегда стремился по мере моих сил передать своим многочисленным ученикам.

В числе первых моих учеников были замечательные советские композиторы Сергей Прокофьев и Николай Мясковский.

Сереже Прокофьеву было 11 лет, когда я с ним начал систематические занятия по гармонии. Он уже тогда был во многих отношениях хорошо подготовлен. Он довольно бойко играл на рояле, хорошо читал с листа и для своего возраста отлично знал музыкальную литературу. Причем не только знал, но и имел о ней свои самостоятельные суждения.

Будучи к десяти годам уже автором двух опер — «Великан» и «На пустынных островах», — он, однако, еще не знал гармонии, не знал основ правильного голосоведения, решая все эти задачи чутьем. Наши занятия по гармонии шли очень успешно. Мой ученик проявлял горячую заинтересованность. Он выполнял все задачи, которые я ему задавал, главным образом по учебнику Аренского.

Меня всегда поражало и радовало чисто профессиональное отношение юного Прокофьева к музыке. Он стремился все знать. Играя произведения классиков, он всегда старался понять форму сочинения, определить его основные темы, характер разработки, гармонический план.

На образцах классических сонат я объяснил ему принцип построения сонатной формы. Он немедленно приступил к сочинению сонаты. Я не считал нужным охлаждать его пыл. Мне представляется, что по-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание