вожающие и встречающие своих «гениальных крошек». А между тем, «гениальная крошка» подчас вовсе не так уж гениальна, и, слушая ее игру, невольно вспоминаются слова Ромена Роллана о том, что слишком часто школьные успехи принимаются за подлинный талант...

Все эти разговоры старших воспитывают в ребенке вредное самомнение вместо скромности, трудолюбия и бескорыстной любви к советскому искусству. Ребенок перестает (а иногда и не начинает) понимать, что возможность учиться в такой замечательной школе, у таких замечательных педагогов, получать стипендию за отличные и хорошие успехи, иметь первоклассные инструменты и учебные пособия для занятий дала ему страна, большевистская партия, народ, а вовсе не его личные, какие-то «необыкновенные данные». И от отсутствия понимания столь ясных вещей и обстоятельств проистекают весьма неприятные явления.

Если второклассник безапелляционно заявляет: «На скрипке я играю хорошо!», а о предстоящей ему долгой и настойчивой работе говорит недоверчиво, словно уверен, что ему, при его способностях, трудиться не обязательно,— это значит, что ни семья, ни школа со всеми ее общественными организациями не сумели привить мальчику любви и глубокого уважения к труду и пока еще не сумели воспитать в нем главного качества советского человека, советского музыканта.

Если восьмиклассник, читая афишу о концерте советской музыки, делает кислую мину и голосом пресыщенного сноба бросает небрежно: «Ну, здесь слушать нечего», это значит, что ни школа, ни комсомольская организация не сумели воспитать в юноше патриотического — требовательного и любовного — отношения к нашему советскому искусству.

Разговорившись с комсомольцами ЦМШ о том, насколько типично подобное высказывание, мы услышали малоутешительный, но зато вполне прямодушный ответ одного из членов ВЛКСМ А. Белобокова:

— Конечно, высокомерное отношение к творчеству наших композиторов в школе не типично, но... довольно распространено.

— Чем же объяснить, что будущие советские артисты столь пренебрежительны к советской музыке?

— Наверно, их не так воспитывают...

Шура Белобоков вряд ли подозревал, что, произнося эту фразу, он раскрывает самый главный порок работы ЦМШ и ее комсомольской организации. Деятельность последней развивается нередкость формально, скучно, безрезультатно. Это сказывается во всем. Рост организации стабилен; в нее нет тяги: мало, кто считает здесь за честь и счастье быть принятым в комсомол. На 1 января прошлого года в школе было 43 комсомольца; на 1 января 1950 года — 30 (убыль за счет поступивших в консерваторию), в марте — 44. А ведь учащихся комсомольского возраста в школе почти втрое больше! (Показательна и такая цифра: из 17 старшеклассников, выдающихся по своим музыкальным способностям, всего только шесть членов ВЛКСМ). Почему же только треть юношей и девушек — в комсомоле? Почему у большинства членов ВЛКСМ нет поручений, за которые они чувствовали бы высокую ответственность и делом своей личной чести считали их наилучшее выполнение? Почему тот же A. Белобоков жалуется, что хотя он сейчас свободен, ему не поручают никакого дела? Почему одно из комсомольских собраний вынуждено было единодушно признать, что комитет совершенно бездеятелен?

«Наверно учащихся не так воспитывают!» — этот ответ нам пришлось не раз вспоминать, пока мы пытались представить себе картину политико-воспитательной работы в ЦМШ. Что говорить, картина не из радостных! Не говоря уже о том, что среди бывших руководителей нашелся один (бывш. зам. директора В. Чернышев), который своим аморальным поведением бросал тень на всю школу; не говоря о том, что на жизнь школы еще очень слабо влияет партийная организация, объединяющая всего 6 человек из 198 членов коллектива, молодежь школы фактически предоставлена самой себе, и отсюда все качества.

Попробуем расшифровать каждый из упомянутых элементов, из которых слагается эта неприглядная картина. Итак, в ЦМШ — 6 коммунистов. Парторганизация не растет здесь годами, и это невольно наводит на мысль о том, что педагогов не умеют вовлечь в партию, подготовить к ней, а педагогов-коммунистов не только не приглашают на работу в ЦМШ, но делают все возможное, чтобы роль тех из них, кто в школе работает, была наименее заметна.

На одном из партийных собраний, посвященном обсуждению вопросов преподавания общеобразовательных дисциплин, не случайно острей всего коммунистами был поставлен вопрос о критике и самокритике, о воспитательной работе среди учащихся, о том, что преподаванием общественных дисциплин руководство школы фактически не интересуется. На этом собрании говорилось, что нелюбовь к критике и отсутствие самокритики в школе приводят к атмосфере застоя и взаимного покрывательства. Дирекции необходимо войти в контакт с парторганизацией и совместными усилиями добиться правильной постановки всей учебной и особенно воспитательной работы среди будущих советских музыкантов.

Голос коммунистов в ЦМШ еще очень слаб, не все ладно и в самой партийной организации. То, что в ней оказался такой коммунист, как B. Чернышев, который являлся на работу в нетрезвом виде и позволял себе выходки, порочащие всю школу, говорит не в ее пользу.

В ЦМШ не любят критики и боятся критиковать. В десяти номерах стенгазеты ЦМШ, вышедших в прошлом учебном году, нет ни одной нелицеприятной, критической заметки! Можно ли после этого удивляться, что стенгазеты, выходящие в классах, в пионерских отрядах, — это по существу не газеты, а юбилейные плакаты, выходящие к знаменательным датам. То «взаимопокрывательство», та взаимная амнистия, которые существуют среди определенной части старших, оказывают вредное влияние и на детей, которым не прививают честного, принципиального, критического отношения друг к другу; отсюда развитие таких черт характера, как самоуверенность и эгоцентризм. Каждый из «баловней» считает себя талантливее другого, заранее видит себя в ореоле славы. Из этих черт рождаются эгоизм, нежелание помочь товарищу, отсутствие сплоченности даже внутри комсомольской организации.

Ее члены отнюдь не являют собой примера успеваемости, принципиальности, идейности; их поведение ничем не отличается от поведения остальных учащихся; вопросы развития советской музыки, требования к моральным качествам советского юноши, советского музыканта считаются здесь «давно выясненными». За последние три года для учащихся была прочитана только одна лекция — «Моральный облик советского молодого человека». К тому же в лекции почему-то не было ни одного конкретного примера из жизни ЦМШ, и ни разу в комсомольской организации не было ни разговора по душам, ни широкого диспута о воспитании характера советского музыканта. А зря! При умелой организации такой разговор дал бы много хорошего. Сумели же пионерки-пятиклассницы исправить свою подружку Наташу 3. научив ее подлинно товарищескому отношению к окружающим! Прекрасная ученица, она всегда отказывала в помощи своим подругам, делая это с высокомерием, оскорблявшим сверстниц. И вот на один пионерский сбор принесли «Пионерскую правду» с заметкой о такой же девочке. Заметку прочли. И у двенадцатилетней Наташи хватило мужества при всех сказать: «Это относится ко мне», и совершенно изменить свое поведение.

Как бы упрощенно-назидательно ни выглядела эта маленькая история, она случилась на самом деле, и было бы непозволительно пренебрегать этим опытом «самовоспитания», столь удачно примененным пионерской организацией ЦМШ. Этот опыт лишний раз подтверждает ту несомненную истину, что у нас очень хорошая детвора — умная, отзывчивая ко всему хорошему и честному.

Мне могут возразить, что детей раннего возраста легче воспитывать, что на старшеклассников труднее подействовать нравоучительной газетной заметкой... Вот об этом и идет речь! Дело именно в том, чтобы начинать воспитывать детей возможно раньше. Но не следует думать, что старшеклассники — это сложившиеся люди, не поддающиеся влиянию. Хорошее влияние — партийное, комсомольское, как и педагогическое, каждодневное и непрерывное, — всегда найдет живой отклик в юношеской душе, из которой надо вовремя вырвать плевелы эгоизма, карьеризма и преувеличенного самомнения.

Если комсомольцы сами будут образцом товарищества, сплоченности, серьезного и чистого отношения к своему делу, они вызовут желание подражать им, они завоюют уважение окружающих, и тогда в ЦМШ не будет столь вопиющего разрыва в охвате учащихся пионерской и комсомольской организациями, а все пионеры, то есть все учащиеся младших классов, вырастая и проходя соответствующую подготовку, будут с гордостью вступать в комсомол, а не «отсеиваться» на две трети.

Центральная музыкальная школа, как всякая советская школа, растит людей наступающего Завтра, — того «коммунистического близко», в котором не будет места кастовому духу «служителей муз», где всеобщий творческий труд будет направлен ко всеобщему счастью; того Завтра, где все лучшие особенности нашей сегодняшней жизни разовьются и расцветут необыкновенно. И если находятся такие музыканты или их ученики, которые думают, что только индивидуальными успехами они обретут личное благополучие, а там — хоть потоп! — надо им своевременно разъяснить, что ни этим «теориям», ни их носителям не может быть места в советском искусстве. Слово «своевременно» подчеркнуто не случайно: воспитание советских качеств в любом ребенке, в будущем музыканте в частности, нельзя отложить «на потом», когда нагрузка учащихся «вдруг» уменьшится и появится время для общественной работы. Этого времени нечего ждать. Политико-воспитательная работа должна пронизывать всю жизнь школы, каждый урок, каждый совет педагога, старшего товарища, вожатого и комсорга. В политико-моральном воспитании страшнее упустить время, чем в изучении любой дисциплины. Да и вообще воспитание и обучение не могут противопоставляться. Они должны идти рука об руку, ибо воспитание человека нового мировоззрения, художника коммунистического общества должно быть беспрестанным; такое воспитание — самая ответственная, самая почетная задача школы.

Сознание ответственности, возложенной на Центральную музыкальную школу, должно не обременять педагогов, администраторов, комсомольских и пионерских работников, а вести их по единственно правильному пути воспитания советского музыканта. Путь этот — патриотическое служение своей Родине и ее искусству.