чтобы политчас, политинформация и чтение газет были поставлены в музыкальной школе таким образом, что они никак не затрагивают ум и сердце юношества.

...Когда Митя Сахаров получил тройку по арифметике, его преподавательница музыки А. С. Сумбатян сказала:

— Ну вот, теперь у нас будут натянутые отношения до тех пор, пока математика не пойдет на пятерку.

— Но ведь по музыке у меня пять!

Разве не показательна эта «точка зрения» 12-летнего мальчика, который считает, что отметка важна только по музыке, а там — хоть трава не расти? Хорошо, что его педагог, подобно большинству своих коллег, лучше ориентируется в задачах воспитания ребят в ЦМШ, чем ее руководство. (Мы везде говорим о прошлом руководстве ЦМШ, которое недавно было сменено). Но это не значит, что руководству ЦМШ дозволено культивировать в своих питомцах эту «отрешенность от жизни», которая так резко выделяет их из среды всех студентов, когда они спустя несколько лет приходят в консерваторию.

Так, например, воспитанники ЦМШ — Э. Грач и Р. Соболевский, уже будучи на II курсе консерватории, дважды проваливались на экзамене по основам марксизма-ленинизма. Почему же школа не привила этим товарищам интерес к общественным наукам, к основе основ нашей идеологии, нашей культуры? И зачем стыдиться потом за своих сегодняшних учеников, которые не только не интересуются «политикой», но, как показал недавно диктант в десятых классах, даже русского языка толком не знают (отметка три с минусом была принята за «приличную»), — не лучше ли сейчас, немедленно забить тревогу и постараться наверстать упущенное в учебной и воспитательной работе?

Много хорошего делают сами преподаватели по собственной инициативе, по зову сердца советского педагога. Но разве этого достаточно? Можно только приветствовать такую педагогическую инициативу, но необходимо потребовать, чтобы руководство ЦМШ наладило все дело воспитания учащихся в коммунистическом духе.

Узнав, что Володя Ашкинази неуважительно отнесся к своим товарищам, А. С. Сумбатян сказала:

— Если Ашкинази думает, что он существует сам по себе, а коллектив сам по себе, — мне в нашей советской школе такой ученик не нужен!

И это не было пустым и скучным поучением, которое пришлось по нескольку раз повторять. Напротив: лучший футболист и хоккеист школы, председатель совета пионерского отряда — Володя Ашкинази никогда не давал больше повода возобновлять этот неприятный разговор. А делая пионерам доклад о дружбе Маркса и Энгельса, мальчик по собственной инициативе подчеркнул важность и глубокий смысл правильных товарищеских взаимоотношений в коллективе. Так, действенно интересуясь успеваемостью по всем предметам, влияя на моральные качества ребенка, преподаватель по специальности — в данном случае игры на рояле — содействует правильному формированию советского музыканта.

Отличио понимая все сильные и слабые стороны своих учеников, А. С. Сумбатян, радуясь превосходному пианизму Ашкинази, гармоничности его дарования, уменью, читая с листа, охватить произведение в целом, развивает в нем недостающие мальчику мягкость, задушевность исполнения, многократно напоминая ему: «Для русского пианизма особенно характерны выразительность игры, подчинение техники смыслу. Когда ученик до конца поймет эти принципы, — виртуозность появится "сама собой". Поэтому никогда не гонись за виртуозностью; никогда не может она быть самоцелью. Она должна явиться только следствием твоего подливного приобщения к русскому пианизму».

А работая с Митей Сахаровым, в котором главное — лиризм, музыкальность, педагог дает ему то, что может развить недостающее: динамизм, собранность, силу... Сумбатян всячески поощряет в мальчике склонность к композиции, однако преподаватель фортепиано, естественно, не может (и не должен, по-видимому) уделять много внимания сочинительству своего ученика. Но должен же кто-то в музыкальной школе заниматься с детьми, обладающими склонностью к сочинению музыки, и всячески эту склонность поощрять и развивать!

Несколько учеников, занимающихся в творческом кружке хорошего педагога Е. О. Месснера, «не делают погоду». Если бы в школе был такой предмет, как композиция, сочиняющих музыку оказалось бы много больше.

Я попала на урок ритмики в старший приготовительный класс. Опытный педагог — В. Ляуданская сделала максимум за то малое время, которое ей отведено по ныне действующему расписанию (один академический час в неделю!). Но скованная необходимостью «уложить» свою программу в «прокрустово ложе» сорокапятиминутного урока, она вынуждена требовать от малышей повышенной, несвойственной их возрасту внимательности, то и дело сетуя на то, что они... «недостаточно серьезны!» Но где же, люди добрые, взять крошечной Юле Вахламовой или Маринке Вороновой эту пресловутую серьезность? Они, небось, и слова этого еще не знают, и хорошо, если так. Пусть они будут менее серьезны, но больше любят музыку и все, что с нею связано, а не видят в школе узду своим естественным желаниям.

Да не поймут меня превратно: ЦМШ — не детский сад, и я не предлагаю учебу заменить игрой. Речь идет лишь о возможном оживлении того, что поддается оживлению, во имя наилучшего восприятия ребенком всего образовательного комплекса, призванного сделать из него музыканта.

Нам кажется, что в ЦМШ несколько пренебрегают игрой в четыре руки. Ребенок, играющий «с сопровождением», слышит более звучную музыку: ему кажется, что именно он вызвал к жизни эту полную гармонию, интересную мелодию, и вера его в свои силы вырастает неизмеримо. А эту веру в себя школа обязана поддерживать всеми доступными ей способами.

Среди этих способов далеко не последнее место отдано концертам и «прослушиваньям», как их здесь называют. Будущий музыкант, говорят в ЦМШ, должен приучаться к публичным выступлениям. Бесспорно. Однако это не значит, что шести-семилетнее дитя должно по два-три раза в году «демонстрировать свои достижения». Сейчас оно именно так и есть. Не говоря о большом количестве времени и нервной энергии, которые отнимают эти показы, они имеют еще один существенный недостаток: вещи, подготавливаемые к

ним разучиваются без конца, они становятся неинтересны ученику, отпугивают его от музыки. И даже если после концерта он заслуживает похвалу, то и тогда польза частых выступлений еще не столь велика, чтобы пренебрегать их вредом. Ребенка раннего возраста вполне достаточно «прослушать» раз в году, лучше всего весной, чтобы определить итоги учебы.

В любом педагогическом процессе, а в музыкальной школе, где интеллектуальная и нервная нагрузка ребенка значительно больше, чем в обычном среднем учебном заведении, очень опасна путаница «возрастных границ» — предъявление требований, законных для одного возраста, к более раннему. Дошкольники, школьники первых классов, учащиеся старших классов в ЦМШ нагружаются порой так, что возникает опасность потери желания учиться.

Педагог В. И. Меренблюм говорила мне, что, занимаясь с Витей Легошиным, она отдыхает душой. Отдыхает не только потому, что мальчик — способный скрипач, но прежде всего потому, что он всегда очень охотно приходит на урок, потому что хочет учиться. Почему же о желании ребенка учиться педагог говорит с таким удовольствием, будто это не обычное явление? Ведь никто не отдает сюда детей насильно; все они с большим желанием поступают в эту школу. И если потом у некоторых ребят появляется нежелание учиться, не вправе ли мы подумать, что тут в чем-то повинна школа. Это «что-то» есть, по-видимому, та чрезвычайная перегрузка, которая не оставляет учащимся времени не то что для отдыха, прогулок, спорта, необходимых этим ребятам больше чем кому бы то ни было, а даже для нормальной учебы. Эта проблема перегрузки учащихся ЦМШ равно остра для учеников всех возрастов, всех классов.

Нельзя сказать, чтобы в школе не «переживали» эту проблему. Разговор о нетерпимой перегрузке учащихся идет беспрестанно и неизменно безуспешно.

В 1951 году выпускники Центральной музыкальной школы впервые будут держать экзамены на аттестат зрелости. Вряд ли найдутся желающие оспаривать правильность этого нововведения. Независимо от того, что эта школа закладывает основы воспитания музыканта, она, как всякая десятилетка, должна давать юношам и девушкам законченное, аттестатом зрелости оформленное среднее образование.

И здесь мы подходим к разговору об учебном плане, который, как мы уже говорили, следует разгрузить, построив более рационально. «Разгрузку» надо начинать с дисциплин, не входящих в аттестат (черчение, астрономия и т. п.). Затем следует, видимо, тщательней продумать соотношение отдельных предметов: если в младших классах вводят рисование, это не значит, что оно должно отнять время у сольфеджио или ритмики. Добросовестный педагог, видя, что 45 минут в неделю для сольфеджио явно недостаточно, не может с этим мириться и «на свой страх и риск» дает лишний урок. Это вновь увеличивает нагрузку ребенка и не может считаться выходом из положения. В пятницу, например, во втором классе уроки кончаются не в 12 часов 30 минут, а часом позже, но в 16–17 часов у детей начинаются уроки по специальности. Таким образом, за двух- трехчасовый перерыв ребенок должен успеть съездить домой, пообедать, поиграть на инструменте, готовясь к уроку, отдохнуть, погулять и вновь приехать в школу. Ясно, что бюджет времени школьника напряжен до предела. Можно ли ослабить это напряжение? Да, если найти способ сократить менее нужные дисциплины. Какие — это решат специалисты, но они обязаны это сделать безотлагательно, если хотят предотвратить массовое переутомление среди учащихся ЦМШ. В этой связи уместно, мне кажется, сказать несколько слов об острой необходимости организовать для ЦМШ интернат. Его отсутствие превращает центральную музыкальную школу в московскую школу: если заявление о приеме подаст даже очень талантливый, но иногородний ребенок, которому негде жить в Москве, — его не примут.

Наконец, надо постараться уделить больше внимания предметам, призванным развивать музыкальность с самого детства (сольфеджио, ритмика, хор), и несколько сократить число часов, отведенных теоретическим дисциплинам, вроде анализа музыкальных форм, теории музыки и всего того, что будет еще изучаться в консерватории. Эти дисциплины, расширяющие музыкальный кругозор учащегося, должны в основном изучаться в высшем учебном заведении, где для них и отводится должное время. Дисциплины же, развивающие музыкальные данные ребенка, должны занимать большее место именно в средней школе.

Школа должна позаботиться и о том, чтобы ее учащиеся обязательно слушали концерты лучших советских музыкантов. Совершенно очевидно, что учащиеся ЦМШ должны воспитываться на лучших образцах советской музыкальной культуры, что знакомство с творчеством крупнейших ее представителей должно быть элементом их обучения. С этим никто не спорит и никто не пытается сделать так, чтобы воспитанники ЦМШ систематически, может быть, даже в порядке прохождения курса, посещали эти концерты. А ведь большинство учащихся бывает в настоящих концертах крайне редко. Слушание концертов, живое творческое общение с мастерами искусства сможет иногда дать ученику больше, чем несколько уроков, пройденных по всем академическим правилам. Впрочем, уроки и творческие встречи отнюдь не противопоставляются друг другу. Речь идет лишь о том, что может помочь, что необходимо для воспитания советского музыканта.

Об этом нельзя забывать ни на минуту, ибо ЦМШ воспитывает не «вообще» исполнителя, а именно и только советского музыканта.

Настойчивость и целеустремленность Вити Афанасьева, чувство товарищества, владеющее Володей Ашкинази и Митей Сахаровым, горячее стремление Ляли Прис быть поскорее принятой в пионерский отряд — все это черты и черточки характера советской детворы. Но сколько еще здесь, в этих стенах, от старого! Сколько еще «пережитков капитализма» в сознании прежде всего родителей детей, и какой непочатый край работы для партийной, комсомольской, пионерской организаций!

До сих пор здесь бытует «теория исключительности», исповедуемая многими родителями и вслед за ними их чадами. «Мой ребенок — исключение; он необычайно одарен... Его так хвалит педагог! Ему так аплодировали в концерте!», наперебой твердят мамы и бабушки, про-