чению пальцевой вибрации на струнном инструменте; она придает звуку большую жизненность и теплоту. Так умеет ставить звук Е. К. Катульская, так прикасаются к струнам своего голоса лучшие итальянские мастера, так осторожная рука опускает на крутящийся под нею диск пластинки острие устойчиво закрепленной иголки, дабы звук включился сразу с полноценной чистотой и точностью.

Несколько слов о фальцете: Шаляпин допускает фальцетные ноты в «Персидской песне» Рубинштейна в верхнем регистре с несколько надтреснутым звуком, который психологически оправдан душевным «надрывом». Но как неоправдан фальцет Козловского в последней фразе в «Песне о счастьи» Блантера, где слово «ПОЮТ» он рассекает двумя резкими контрастами: гремящее, сухое forte с внезапным переключением на слащавую фистулу. Почему у певца не в фаворе филировка звука? Разве этот прием не передал бы здесь перспективное звучание песни, уносящейся в бесконечные просторы?

Пропагандируя вокальные произведения в ложном толковании, певец роняет свое идейное призвание. Он несет художественную и общественную ответственность перед теми своими слушателями, которые, приспосабливаясь к вычурности и ложной патетике, невольно настраиваются в унисон с артистом. А ведь задача советского вокалиста — прививать благородство вкуса широчайшим массам и этим путем приобщать их ко всей сокровищнице музыкального искусства.

Сейчас, когда мы ожидаем от тех наших талантливых композиторов, которые поддались губительному влиянию формализма, полной творческой перестройки и очищения от своих формалистических заблуждений, — разве не время И. С. Козловскому пересмотреть свой вокально-артистический багаж и, освободив его от мишуры, круто повернуть на правильные рельсы, лицом к простой, ясной и прочувствованной реалистической передаче творчества композиторов и народной песни? Разве для большого певца, любящего свою родину и ее искусство, не должна явиться радостной задача сделать свой прекрасный голос кристально чистым рупором на трибуне вокального искусства!

Вот о чем больше всего думается, когда слушаешь И. С. Козловского.

МУЗЫКАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ

Праздник песни Советской Латвии

Предпраздничная Рига выглядела особенно оживленной и нарядной. На улицах встречались группы девушек и юношей в живописных народных костюмах. На стенах появились красочные плакаты, в киосках продавались программы концертов, в газетах печатались статьи о местных певческих праздниках, проходивших по всей республике. О них говорили на улицах, в театрах, вагонах поездов. Повсюду чувствовался громадный интерес к первому празднику песни Советской Латвии. Да и могло ли быть иначе, если в нем участвовало 1400 хоровых коллективов, объединяющих 80 000 певцов, если свыше 300 000 человек изъявило желание присутствовать на торжествах в Риге! Никогда еще певческие праздники не носили такого массового, подлинно всенародного характера. Только при советском строе стало возможным то, о чем мечтали участники первого латышского праздника песни, состоявшегося 75 лет тому назад, 26–29 июня 1873 года.

Первый праздник явился событием крупного общественного значения. Народные песни в исполнении тысячного хора звучали как протест против угнетателей — немецких баронов и капиталистов. «Впервые прежние немецкие холопы и люди крестьянского происхождения из разных уездов Видземе и Курземе смело и радостно почувствовали, что они здоровый, живой и сильный народ», — писал один из современников. «Все низменные страхи и сомнения, неуверенность в своих силах, опасения в своем ничтожестве и беспомощности, — все это теперь исчезло и рассеялось в этом гигантском сборище под влиянием мощных звуков песен». Тот же прогрессивный характер носили второй и третий певческие праздники, прошедшие в 1880 и 1888 годах. Круг участников расширился (в 1888 году их число дошло до 2618), репертуар обогатился сочинениями молодых латышских композиторов. Среди них был Андрей Юрьян — автор прекрасных хоровых обработок народных песен, до сих пор сохранивших свою художественную ценность. Его обработки «Вей, ветерок» и «Куда ты летишь, ястребок» исполнялись и на Празднике песни Советской Латвии.

Растущая активность народа вызывала тревогу среди латышской буржуазии. Она стремилась использовать праздник песни в своих интересах, старалась заглушить голос трудового народа и отвлечь его от участия в нарастающем революционном движении. Но народ хранил свои любимые старые дайны, слагал новые, усваивал революционные песни русского пролетариата, вместе с которым поднялся в 1905 году против угнетателей. «В годы, когда у власти стояли Ульманис и его клика, Праздник песни совершенно потерял свое передовое общественное значение, выродился в средство национально-шовинистической агитации. Временно захватив государственную власть в Латвии, буржуазия использовала праздник песни, чтобы создать видимость того, что в Латвии, якобы, нет классовой борьбы», — пишет зам. председателя Совета Министров Латвийской ССР тов. Я. Остров. Однако и на этот раз реакционеры не смогли уничтожить в памяти народа его любимые песни. Песни звучали в подпольи, их пели вполголоса, но тем сильнее отзывались они в сердцах трудящихся. Теперь эти песни поют свободные люди, строящие новую счастливую жизнь.

...Днем 19 июля над Ригой пролился обильный летний дождь. Но к вечеру снова ярко светило солнце, сияло голубое небо, украшенное белыми облаками, зеленела умытая дождевой влагой листва бульваров. С Площади пионеров по улицам столицы протянулось торжественное шествие участников праздника. Их встречало и приветствовало множество народа — казалось, что вся Рига вышла на улицу в этот чудесный июльский вечер. И действительно — было на что посмотреть! По улицам проходили посланцы всех краев республики — от побережья Балтики до лесов и озер Латгалии. Они несли знамена, несли портреты вождей советского народа, украшенные живыми цветами и колосьями спелой ржи. Радостные ли-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

МУЗЫКАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ

Праздник песни Советской Латвии

Содержание