Выпуск № 5 (116) | 1948 - страница 17

как из причуд света в нашем глазу возникают миражи.

В сфере сказочных причуд за ним, но очень по-своему, следует А. К. Лядов. В своей музыке народных сказочных существ — «Баба-яга» и «Кикимора» — он создает лаконичные формы, одновременно и звукоизобразительные и наделенные (смотря по «способностям» действующих персонажей) остроумным жизненным смыслом. Тут нет эмоций, но то ли беспокоящие воображение людей непонятности в природе наделяются с очень тонким юмором характерами («Кикимора»), то ли застающие нас врасплох формы движения превращаются в музыке в пугающие, злобные интонации, шелестящие, шуршащие и заставляющие настораживаться. При наличии немалого числа симфонических отображений природы в русской музыке, надо было обладать тонким интеллектом и незаурядным талантом, чтобы после ряда сказочных опер и симфонических поэм Римского-Корсакова так привлечь к себе внимание, как Лядов. Он был композитором «четко гравированных малых пространств музыки». Но в этих тщательно отграниченных пределах, оказывалось, можно было сказать много занимательного и так, что захочется слушать и слушать. Ведь в той современности, когда дарование Лядова так красиво созрело {последние годы перед первой империалистической войной) и нашло отклик, казалось бы, не было, не могло быть места сказочным наивностям первобытного мышления.

Совсем иначе звучит музыка русской природы у Чайковского. Он реже обращается к ритмам и интонациям, которые давали бы наглядный конкретный образ. Даже там, где тому полагается быть (цикл «Времена года»), он часто уклоняется от изображения явления природы в бытовую обстановку или в созвучные данному месяцу и времени года настроения (например, белые ночи — в мае). Замечательная «Осенняя песня» является, как образ октября, безусловно русским пейзажем настроения, отвечающим подобного же содержания русским осеням в живописи.

Крамской желал, чтобы пейзаж русских художников обладал поэзией при натуральности исполнения. Мне кажется, что любимый Крамским чуткий пейзажист Федор Васильев обладал этими качествами, а Крамской все только ждал их от него. Русская же музыка с 70-х годов, еще до Левитана, упорно искала сочетания поэтического чувства природы с правдивостью изображения, поскольку это музыкой осуществимо... Уже первая симфония Чайковского «Зимние грезы» (три редакции на протяжении от 1866 до 1874 года) были смелым выражением русского пейзажа, как темы симфонии, пейзажа, развернутого в его музыкальных образах, то есть в развитии, в крупной форме.

Три первые части этой лирической симфонии — три опыта трактовки русского северного пейзажа сквозь тему дорога, зимний путь. У Чайковского три части — три движения — три звуковыражения пути. Первая: «Грезы зимнею дорогой» — то мечтательно-зыбкое, то властно-навязчивое мелькание образов с очаровательным первым флейтовым изложением главной темы. Музыка сразу же вводит сознание в плен движущегося вперед, вперед, пути. Это не стремительный бег, а мягкая, мерная поступь и узоры мыслей, переходящие, моментами, в певучую русскую ширь. В такие моменты музыка вызывает в памяти гоголевские интонации: «Какое странное и манящее, и несущее, и чудесное в слове: дорога!..»

Для второй, медленной части симфонии Чайковский взял эпитет: «Угрюмый край, туманный край». Невольно и параллель задушевной, безгранично длящейся кантилене этой части вспоминается: глинкинская элегия памяти Пушкина — мелодия «Есть пустынный край», вторая песня Баяка в опере «Руслан и Людмила», развернутая как поля неоглядные. Но если в основное настроение первой части симфонии лучше всего вклиниваются пушкинские дорожные стихи:

Сквозь волнистые туманы
Пробирается луна,
На печальные поляны
Льет печальный свет она...

то мелодическим нарастаниям второй части, достигающим величавой насыщенности чувства, всецело соответствуют гоголевские восторги (все в той же «оде дороге» в «Мертвых душах»: «Какая ночь совершается в вышине! А воздух, а небо, далекое, высокое, там, в недоступной глубине своей, так необъятно, звучно и ясно раскинувшееся!..»).

В третьей части симфонии — в скерцо — чувства замыкаются в «волнистые туманы»

Становится сумрачно, наступает состояние, когда

Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна...

У Чайковского в моменты сумрачвого колорита музыки ощущаются интонации, словно почерпнутые из «словаря» эпитетов, характеризующих насупленность природы, особенно неба, когда начинает идти снег: стоит сравнить начало упомякутого скерцо с началом вальса снежинок из балета «Щелкунчик», где лесная зимняя тишь и неподвижность ночи сливаются с мерным колыханием падающего снега. Еще: сумеречно-призрачный вальс из Третьей сюиты, такой близкий, такой родственный интонациям и образам «мутного неба» в пушкинских стихах о зимней русской дороге, о русском пути.

Уже Глинка умел передать динамику вьюги, ритм заворошки и возрастание вьюжного стона. Чайковский так глубоко, так чутко, умно переосмыслял ритмо-формулу романтического вальса, что мог превращать этот танец в симфонические поэмы, — малой протяженности, но тонкого смысла. Он не только психологизировал вальс, он сочетал присущую вальсу волнообразность мелодии с русской распевностью, с русской широтой и плавностью дыхания. Больше того, Чайковский связывал ритмику вальса и некоторых других танцев с ритмами стихийных движений русской природы. Осуществляя эти ритмы, он тем самым преодолевал и в вальсах их бытовую танцевальную сторону.

Конечно, столь ритмически и интонационно родное для музыки вращательное и спиральное движение и развитие вьюги стало одним из очень любимых образов природы для русских композиторов. Вальс снежинок в «Щелкунчике» завязывается из тихо колыхающегося двойного трехдольного метра (каждый такт имеет метр 3/4, а два таких такта в то же время образуют один такт в 3/2) и развивается до вьюжно-неистовой музыки, когда именно «Мутно небо, ночь мутна»!

В балетах Чайковского всегда наряду с танцем в его бытовом значении (народном, салонном) или виртуозно-профессиональном проводится драматургически обусловленная линия развития танца, психологически содержательного, и танца симфонического, одушевляющего ритм природы. Это вовсе не механическое звукоподражание, а претворение ритмов и интонаций явлений природы в музыку образов природы, через симфоническое развитие танцевальных ритмов.

В падающем все гуще и гуще снеге в «Щелкунчике» мелодия и ритм вызывают ощущение вьюги до полной иллюзии, словно не вальс это, исполняемый танцовщицами в тюниках! В неистовстве бури в «Лебедином озере» Чайковского и плаче лебедей все кажется правдивым, волнующим, как душевная жизнь, как биение пульса. Только звукоподражанием русская музыка не могла бы так одухотворить родную природу, что в действительности возвращаются от нее же полученные внушения не в мертвых формах, а как художественно отраженная жизнь.

По-своему правдиво, только с большей долей сказочной фантастики оживают зимние образы и состояния природы у Римского-Корсакова. Вступление к опере «Ночь перед рождеством» передает спокойствие, холод, свежесть, ясность, звездность зимнего вечера. Музыка тут становится воздухом. И что удивительно: в замечательной своей наглядной звуко-изобразительностью картине полета кузнеца Вакулы из Диканьки в Петербург властью музыкального колорита сохраняется ощущение свежести и ясности воздуха. Поэтому, когда всякая встречная нечисть внедряется в воздушное пространство, вы слышите, как оно мутнеет, заволакивается облачностью и как в нем борются свежесть и ясность с наступающей мглой. Чуются смены воздушных течений, словно ночью едешь по лесной дороге, то окутан туманом и влажностью, то осязая чистый морозный воздух, а в нем над елями серебро звезд. Всмотришься, — будто это разноцветные крупные искры-трели. Вот осторожно подобралось густое облако и закутало месяц. Словно стало и сырее и холоднее. Вновь заблистал месяц, вновь рассыпались трелями звезды. И, право, кажется, что оснеженный лес, прозрачный синий воздух, нюансы свето-теней, расточительное сияние звезд, вся вековечная краса зимней ночи — это же роскошный оркестр! Только надо так уметь чувствовать природу, чтобы видимое и осязаемое еще и услышать и ощутить, как интонацию.

Много зим и вьюг, светлых и мглистых, зимних дней и ночей в русской музыке!

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание