Выпуск № 5 (116) | 1948 - страница 24

Благородной кантилене виолончели вдруг как-то странно, невпопад отвечают легковесные фиоритуры солистов из оркестра — то скрипок, то кларнета (перед каденцией в первой части): словно кто-то шутит некстати. Что-то мелькает в этом от кукольности, от паяца. По существу подобные «штрихи» чужды таланту Хачатуряна. Но главное заключается в том, что виолончельному концерту не хватает жизненной свежести и внутренней силы. Он даже скучноват, он основательно страдает «монотонией роскоши». Мы не решаемся назвать это произведение формалистическим, но опасности особого хачатуряновского формализма в нем уже налицо. Они заключаются в преобладании самодовлеющего интереса к изысканным средствам выражения в ущерб ясности, силе и впечатляемости основной идеи концерта. И снова критика подняла его на щит. То, что успело проникнуть в печать, нимало не могло предостеречь автора. То, что было готово к печати, вновь и вновь объявляло его классиком...

Вот тут и прозвучала последняя Симфония-поэма, посвященная трицатилетию Октября. Этого уже не смогли перенести, кажется, даже самые восторженные ценители Хачатуряна! Но инерция восхищения столь была сильна, что печать очень долго не критиковала «Поэму», хотя музыкальная общественность явно ее не приняла. Трудно поверить, что подобное формалистическое сочинение появилось к великой дате.

Трудно поверить, что оно создано Хачатуряном — автором «Песни о Сталине», фортепианного концерта и балета «Гаянэ». Как будто бы нарочно все худшее, все, что было лишь смутной угрозой раньше, теперь восторжествовало в творчестве Хачатуряна. Дальше идти некуда в этом направлении. Хачатурян здесь «ни на кого не похож» и очень мало похож на самого себя. В начале и в конце этой нимало не поэтической «Поэмы» слушателя глушат нудные, нестерпимо резкие, фальшивые сигналы труб; с упорством, достойным лучшего применения, в вас вбивают все одно и то же — немелодичную, жесткую, сухую тему. Как это определить? Что это — победное ликование? — Нет. Эта тема может быть названа только так: «Сигналы и пассажи», или так — «Осторожно: опасно для жизни!» Когда у струнных возникает, наконец, певучая тема, сразу становится легче дышать, и сердечный припадок на время проходит, нo не надолго... Очень вяло, клочковато, в поисках неожиданных красочных пятен течет музыкальная мысль. А в конце «Поэмы» трубы снова наносят увечье слуху и истязают нервы слушателя.

Это невероятное сочетание трескучей музыки с вялым лирическим развитием не может называться ни симфонией, ни поэмой. Еще менее того оно может быть связано с великой датой Октября. А ведь композитор, по его признанию, хотел написать «что-то большое, торжественное, необычайное»... Он исходил не из простого величия идей, а из «необычайных» средств — в этом была его коренная ошибка. Симфония-поэма сразу показала всю оборотную сторону искусства Хачатуряна, она обнаружила, куда именно не следует идти. Увлечение внешней стороной искусства привело здесь к нарушению эстетических законов, стремление к пышности, дойдя до абсурда, заслонило от автора и от слушателей идею. Чувство меры, ранее не всегда достаточное у Хачатуряна, покинуло его совсем. Композитор переоценил не только свои силы, но и свои средства. Он утратил здесь право на симфонизм, как мы его понимаем. Он отвернулся даже от своей национальной почвы — не только от Советского Востока, но и от русской классики. Ибо страшный «трубный глас» Симфонии-поэмы равно далек и народному восприятию Армении, и русской классической традиции.

Симфония-поэма Хачатуряна возникла и существует отнюдь не сама по себе как уникальное формалистическое произведение. Тогда мы вряд ли говорили бы о ней. Симфония-поэма связана с определенным направлением в советской музыке, в советском симфонизме. Если у Хачатуряна и ранее возникали опасности формализма или эстетства, опасности импрессионистского увлечения краской и экспрессивной резкости, то теперь он назван в группе композиторов, «в творчестве которых особенно наглядно представлены формалистические извращения, антидемократические тенденции в музыке, чуждые советскому народу и его художественным вкусам». Самым уязвимым оказалось то, за что критики более всего восхваляли Хачатуряна, — его симфонизм.

Мы очень хотим верить, что композитор найдет в себе силы достойным образом ответить на суровую и заботливую критику, которой подверглось его творчество со стороны Центрального Комитета партии. Художник должен ответить делом!

У Хачатуряна есть большие основания для того, чтобы преодолеть тот кризис, в каком оказалось его творчество. Сильный мелодист, одаренный живым чувством колорита, он сможет вырваться из плена формализма, если крепче прильнет к родной земле, если сумеет вернуться к народно-национальной почве и к великой традиции русских классиков

Будем верить, что Хачатурян еще завоюет свое право на симфонию. Но для этого он должен стать поистине взыскательным художником, должен дать себе строгий и беспощадный самоотчет, понять свою ответственность перед народом.

Возможно, что путь к симфонии не будет для Хачатуряна прямым. Развивая сильные стороны своего дарования в произведениях жанровых или синтетических, связанных со словом, с действием, с пластикой, Хачатурян, может быть, обогатит свое искусство новыми образами и идеями. Не нужно отворачиваться от текста, от программы, от любого более конкретного творческого задания. Не следует пренебрегать оперой. Великие композиторы прошлого становились подлинными симфонистами, обогащенные всем достоянием музыкального искусства в его различных жанрах: в песне, в опере, в бытовой музыке, в народном творчестве. Только это дало яркость, конкретность, доходчивость их высоким симфоническим идеям. Как поздно пришел великий Глинка к своему зрелому симфонизму! Как бесконечно много дала работа над оперой симфонисту-Чайковскому!

Перед советским композитором путь к симфонии открыт. На этом пути оказываются истинными друзьями лишь те, кто критикует сурово и говорит правду прямо, как бы она ни была горька. На этом пути никогда нельзя верить легкому успеху и угодливой критике.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание