Выпуск № 5 (110) | 1947 - страница 37

исторический смысл греческих и средневековых ладовых теорий, все же провозглашает наличие так называемых гибридных ладов, которые, как он и показывает, чрезвычайно характерны для народных песен и сербских, и русских, и песен Востока. Тем самым, пусть еще непоследовательно, наносится удар по универсальным ладовым схемам. Чрезвычайно содержателен, при внешней наивности, введенный Сокальоким термин «мелодическая модуляция», фиксирующий важнейшую черту, сущность жизни одноголосной музыки. Этот термин также значительно пересматривает все старые теоретические представления, универсальные схемы, которые повторялись на все лады западными учеными. Сокальский открыл путь к обнаружению действительных закономерностей богатого мэнодического стиля, не обнаруженных западноевропейской наукой. И надо очень сожалеть, что это новое и подлинно ценнре не было подмечено, подхвачено и развито Р. И. Грубером.

В ряде глав своего капитального труда Грубер прослеживает историческую эволюцию ладового мышления. На совещании задавали основательный вопрос — почему только ладового? Ведь постигнуть богатства монодии только на основе анализа этой одной стороны немыслимо. Но, разумеется, нужно согласиться, что это чрезвычайно важная сторона монодического стиля. И здесь, к сожалению, когда я прочитываю книгу и пытаюсь выяснить всю картину ладового обогащения монодического стиля, я вижу, что картина эта Р. И. Грубером обеднена, и обеднена потому, что он еще находится во власти предрассудков западноевропейской науки о монодии. Мы видим универсальную схему, которая повторяется настойчиво, идет ли речь о первобытных культурах, идет ли речь об образцах монодии Палестины, идет ли речь о греческой монодии или средневековье. Эта схема: трихорд, тетрахорд, квинтово-терцовый звукоряд, объединение тетрахордов с соединительным тоном и с разделительным тоном и, как результат и завершение эволюции, — октавный звукоряд, провозглашаемый венцом ладового развития. Иначе говоря, это принцип количественного расширения, чрезвычайно принятый в универсальных схемах, излюбленных западными учеными, — расширения вплоть до октавных звукорядов. Этой схеме подчинился в своих концепциях ладовой эволюции одноголосья профессор Грубер. Тем самым игнорируются многие этапы ладового развития монодического стиля, тем самым игнорируются высшие образцы монодического стиля, обнаружить которые немыслимо, имея в руках столь бедную схему.

Я не буду останавливаться на ряде примеров, которые в книге вызывают общие и частные возражения. Скажу лишь, что непредвзятое изучение музыки монодического стиля, в частности наиболее ценных записей славянских (прежде всего, русских) или закавказских мелодий, показало бы значительно более жизненные и динамичные принципы формирования ладов, показало бы значительно более сложную, богатую и полнокровную жизнь монодии, чем это сделано в труде Грубера. Все сложные лады, не подходящие под европейскую мерку, фактически игнорированы. Например, лад с уменьшенной октавой (e¹ — es²) — чрезвычайно динамический лад, очень распространенный в музыке закавказских народов, и не только у них. Лады, в которых основной принцип соединения элементов — гибридный, а не однородный: скажем, лежащий в основе гармонический тетрахорд (g — as — h — c¹) дополняется снизу элементами лидийского тетрахорда, а сверху — дорийского. Лады, в которых характерна переменность, например, лад, начинающийся устоем b, подчеркивающимся сопоставлениями с большой терцией (d¹), далее центр перемещается к временной опоре с¹, от которой движение падает к окончательной тонике.

Никак нельзя согласиться с отрицанием функциональной динамики, ладовой организации высших образцов монодического стиля, а это отрицание является одним из лейтмотивов соответствующих разделов книги.

Крайне неприемлемо, каким-то анахронизмом звучит характеристика увеличенной секунды в главе об арабской музыке, как подступа к гармоническому минору. Это противоречит тому реальному материалу, с которым мы знакомы; по народной музыке Средней Азии и Закавказья. Благодаря недостаточному привлечению материалов, которые даже в 1939 году надо было и можно было привлечь, (правильный тезис Р. И. Грубера о том, что одноголосие является иногда вполне развитой формой проявления высокой музыкальной культуры, этот тезис, к сожалению, практически не доказан. Подлинные богатства монодии оказались в значительной мере за пределами этого труда.

Точно так же тезис о мировом значении музыкальной культуры Закавказья и Средней Азии, совершенно правильно декларированный профессором Грубером, — не раскрыт, а, между тем, это представляло бы громадное научное значение.

Интересно, что академик Н. Я. Марр еще в 1926 году указывал на то, что музыка Закавказья, закавказских народов является в значительной мере ключом, раскрывающим многие явления всемирно-исторического плана и может пролить свет на чрезвычайно древние пласты мировой культуры.

Я остановился на этих вопросах для того, чтобы показать, что обращение к изучению монодии вызывает обширный круг проблем, требующих нашего общего внимания. Я не хотел бы адресовать мои упреки, мои претензии и мои пожелания одному

профессору Груберу, — это в значительной мере упреки, пожелания и претензии, которые адресуются ко всей нашей школе советских музыковедов; требуется пересмотр укоренившихся традиций, пересмотр и расширение круга наших излюбленных тем и источников, которыми мы! пользуемся.

Возвращаясь же к оценке труда Р. И. Грубера, даже основываясь на его теоретическом анализе эволюции монодического стиля, я нахожу в этом труде много больше того, что, видимо, первоначально замышлял автор; я нахожу здесь значительно больше того, что можно было бы просто скомпилировать из европейских трудов и работ. И в поставленных им проблемах, даже в отдельных своих заблуждениях, во всяком случае, в целом ряде своих ценных тенденций и устремлений Грубер, несомненно, является пионером, открывающим и ставящим перед нами важнейшие задачи. Но при всем этом, труд профессора Грубера дает нам меньше того, что нами сегодня ощущается, как необходимое.

Из всего этого явствует, что необходима критика труда Грубера, критика товарищеская, критика, исходящая из того, что это не есть частное дело одного Р. И. Грубера, критика, которая должна оплодотворять нашу мысль, делать реально-зримыми, ощутимыми очертания нового здания, новой концепции советской музыкально-исторической науки. И мне представляется, что целый ряд ценнейших выступлений, прозвучавших здесь, ряд глубоких мыслей, высказанных В. М. Беляевым, Ю. В. Келдышем, С. С. Скребковым, Б. М. Ярустовским и многими другими именно и были продиктованы творческими положительными задачами. Это были выступления в своей основе творческие, обогащающие нас, помогающие нам в определении задач и путей советской музыкально-исторической науки.

Я полагаю, что Р. И. Грубер уйдет с нашего совещания в значительной мере обогащенным и что в его деятельности, в его работе над последующими новыми частями или над переработкой первых двух частей его труда (эта переработка является чрезвычайно желательной), в его работе над учебником, о котором он говорил, — критика, услышанная им здесь, родит в нем целый ряд нужных мыслей, вызовет целый ряд новых научных вопросов и интересов.

Точно так же я полагаю, что и другие историки, в какой бы сфере они ни работали, смогут в материалах, в тоне, в направлении нашей дискуссии, нашего совещания почерпнуть чрезвычайно много ценного для своей Дальнейшей работы.

Хочу сказать о выступлении профессора Е. В. Гиппиуса. Мы все с большим интересом прослушали его. Это — ценная черта нашего совещания, что здесь выступали не только историки, то выступали теоретики, этнографы, выступали, как специалисты своего дела, находя, однако, «приводные ремни» к проблемам истории музыкальной культуры, к труду Грубера. В этом отношении выступление профессора Гиппиуса — специалиста-этнографа — чрезвычайно интересно и содержательно. Вместе с тем, я не могу не указать на тот скептицизм, который сквозит в конечных выводах профессора Гиппиуса — скептицизм в отношении возможного использования новейших данных этнографии для обобщений исторических и теоретических. Ведь получается, что любое обращение к материалам, собранным этнографией, окажется поспешным, и любые выводы, основанные на этих материалах — преждевременными. Такой скептицизм зовет не только к осмотрительности, но и к чрезвычайной медлительности и исследовательской скрупулезности. Одним из условий успешности научного труда является коллективное общение, обсуждение, критика. Возможно, что именно отсутствие этого условия в работе наших этнографов является тормозом, мешающим появлению нужного количества полноценных трудов, на которые можно было бы опираться и историкам, и теоретикам.

Известная предвзятость критики, прозвучавшая в выступлении профессора Т. Н. Ливановой, не нашла и не могла найти поддержку в нашем совещании. Существенные ошибки и недостатки в труде Р. И. Грубера были на совещании подвергнуты прямой и принципиальной критике, но это вовсе не означает, что мы согласимся зачеркнуть все ценное в тщательном и добросовестном труде советского ученого.

То обстоятельство, что в спор — принципиальный и большой — с глубокой заинтересованностью вошел большой музыковедческий коллектив — это обстоятельство весьма положительно. Именно поэтому уровень нашего обсуждения в целом был высок, созидательная, строительная ценность нашего совещания была велика. И я выражаю уверенность в том, что в росте советского музыкознания, в работе каждого из нас и в работе всех музыкально-научных центров и организаций наше совещание сыграет свою большую положительную роль, поможет определить те задачи, которые стоят перед нами, поможет осознать и преодолеть противоречия и предрассудки, которые мешали движению нашей науки.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание