Выпуск № 3 (108) | 1947 - страница 46

нимать визиты и узнавать посетителей. Я не верю в эту последнюю встречу, волнующие впечатления которой должны были отразиться в высказываниях Шуберта. Ему довелось только проводить Бетховена до его последнего жилища, где он выбрал для себя место подле него на маленьком кладбище Вэринга (Wahring). Не будем слишком сокрушаться о нем! Последний год его короткой жизни вероятно был согрет мыслью, что его молодой гений радовал умирающего Бетховена.

Сомневаюсь, чтобы эти два гения могли шагать вместе. У них были слишком разные темпераменты. Как можно впрячь в одну телегу того, кто, осаждаемый всеми превратностями судьбы, кричал: «Я схвачу судьбу за глотку и я ее сокрушу!» и того, кто вздыхал: «Человек — мячик, игрушка случая и страстей», и причитал над вечным пленом индивидуума, заключенного в темницу своего я!.. Чело бедного Шуберта было отмечено печатью меланхолии. Возможно, что чело Бетховена также; но он сорвал эту печать с помощью энергии, веры и радости. В то время как чересчур слабый и надломленный Шуберт культивировал цветок своей скорби, Бетховен закалялся в борьбе, всю свою жизнь осуществляя героическое: «Durch Leiden Freude» — «Через Страдание к Радости»¹.

Он не сдал оружия. В то время как все окружающие потеряли надежду на выздоровление, его совсем не беспокоила надвигающаяся смерть, он не желал, чтобы ему о ней напоминали. — «Жить, он хотел жить, ему еще слишком много нужно было создать такого, чего никто, кроме него, не мог осуществить..

Его перевозбуждаемое воображение, каким оно редко бывало даже во времена, когда он был вполне здоров, увлекало в пространство, он мечтал о путешествиях, создавал планы грандиозных произведений...»². Его, главным образом, беспокоила не смерть, а то, что придется жить больному и немощному, без средств...

Помимо этих забот, его сильно задевало равнодушие, проявляемое Веной к его бо лезни. Даже посетители, навещавшие его вначале, стали бывать реже: больной, который никак не может умереть, надоедает!.. «Здесь никто о нем не беспокоится, — пишет Шиндлер Мошелесу 22 февраля. — Поистине. это отсутствие сочувствия невероятно! Прежде приезжали в каретах при малейшем его недомогании, теперь полное забвение, словно он никогда не жил в Вене...»

Шиндлер, следовательно, подтвердил просьбу Бетховена от 22 февраля, обращенную к английским друзьям — Мошелесу и доктору Смарту, взывавшую к их помощи. Он подал им мысль, чтобы Филармоническое общество осуществило свое прежнее намерение и устроило концерт в пользу Бетховена, «потому что уже давно, пишет Бетховен, я и мечтать не могу о том, чтобы сочинять. Таким образом, к сожалению, мне еще угрожает нужда». В этот же день Шиндлер подтверждает Мошелесу, в более определенных выражениях, что «жалость вызывает состояние этого достойного человека, который идет навстречу смерти, это можно сказать с уверенностью.., потому что, при существующем положении вещей, он не может рассчитывать на выздоровление, хотя он этого не знает (но предчувствует!)».

Получив это письмо, английские друзья были потрясены. Не медля ни минуты, они собрали сто фунтов стевлингов и отправили их в Вену, через банк Эскелеса.

18 марта Бетховен продиктовал письмо Мошелесу — его последнее письмо — с излияниями:

«Я не могу выразить вам словами свои чувства... Благородство Филармонического общества, которое откликнулось па мою просьбу, растрогало меня до глубины души... Для того, чтобы выразить самую горячую благодарность, я обязуюсь представить ему новую симфонию, которая в набросках уже лежит на моем пюпитре, новую увертюру и всё, чего Общество пожелает. Если только небо скоро дарует мне исцеление, я покажу благородным англичанам, что умею должным образом ценить участие, проявленное ими к моей печальной судьбе...»

Шиндлер дополняет картину этой радости и благодарности несколькими интимными подробностями:

«Печаль и заботы сразу исчезли... Он сказал, преисполненный веселья: «Теперь мы снова можем себе позволить праздничный денек!..» Из-за того, что в ящике оставалось только 340 флоринов, в ассигнациях, мы в течение некоторого времени ограничивались вареной говядиной и овощами, которые он не любил. На следующий день, в пятницу, он заказал свое любимое блюдо, свое лакомство — рыбу... Его радость по поводу благородного поведения Филармонического общества выражалась совершенно по-детски. Пришлось купить ему одно из тех глубоких кресел, которые называют дедовскими креслами и которое стоило 30 флоринов; он ежедневно усаживается в него на полчаса, пока оправляют постель...»

Небольшое количество деликатных и преданных друзей проявляли внимание по отношению к нему.

_________

¹ Из многочисленных цитат, которые Бетховен выписывает из одной своей любимой книги, «Одиссеи», я приведу ту, которая его рисует: «Сердце в моей груди стало уже давно бесчувственно к страданию. Потому что я уже многое испытал, многое пережил».

² Шиндлер, вступление к «Биографии».

Эти немногочисленные проявления подлинного сочувствия — эти «Liebesgaben»¹, как называет их Брейнинг, и, особенно, поступок благородных англичан озарили его последние дни.

В последние часы его посетила верная спутница всей его жизни, святая музыка («Du, holde Kunst!»). Вот последние звуки, которые она ему продиктовала:

На пороге агонии он сказал певцу Лаблашу: «Вы слышите колокол? Перемена декораций!..» («Hort Ihr die Glocke? Die Decoration wecbselt»).

Это уже не были неистовые удары судьбы в дверь. Дверь распахнулась в свободу.

В это воемя шумиха в Вене шла своим чередом. Помощь, оказанная англичанами, вызвала много толков. Венские газеты — «Beobachter», «Wiener Zeitung» ‒ заговорили об этом. И тогда венцы вспомнили, что их великий соотечественник агонизирует. Многие бросились к нему; но было уже слишком поздно, дверь была открыта лишь для немногих. Бетховен не мог уже принимать посетителей. И, что бы вы думали, какие чувства, главным образом, волновали Вену? Раскаяние, угрызения совести, или скорбь? Нет, самолюбие, оскорбленное тем, что Бетховен обратился за помощью к иностранцам! Даже Грильпаоцер, говорит Брейнинг, не простил этого Бетховену. Его иювинизм венского буржуа был задет. «Разве Вена не оказывала ему достаточной поддержки, — воскликнул он, — чтобы ему не приходилось обращаться за милостыней к иностранцам?»

Совсем другую песенку запели после смерти Бетховена. Мы увидим это...

Но умирающего не интересовали больше суд людей и их толки. Его последней усладой, когда он оставался один, было чтение древних греков. Ему посоветовали какое-нибудь легкое чтение, что-нибудь вроде романов Вальтер Скотта. Он перелистал многие из них, но с досадой бросил, воскликнув:

«Этот тип пишет только ради денег!», и вернулся к своей любимой книге, «Одиссее»².

Сохранился экземпляр, испещренный его заметками. Он отмечал метрику многих стихов, имея в виду будущие музыкальные сочинения. К «Илиаде» он относился отнюдь не так благосклонно. Его не интересовали эти битвы. «Но, — говорит Шиндлер, — он всегда находил новое очарование в картинах мирной жизни «Одиссеи», в пейзажах, в испытаниях, овеянных идеальным сиянием красоты».

Эта была одна из трех книг, которые Шиндлер и Брейнинг, на следующий день после его смерти, с благоговением поспешили спасти от публичных торгов³.

Хочется думать, что последние часы его сознания были залиты этим ионийским светом, овеяны великим дыханием моря, которого он никогда не видел. Шиндлер пишет, что «эти последние дни были необычайны; с мудростью, поистине достойной Сократа, и с миром в душе ожидал он приближения смерти».

Самые драгоценные свидетельства об этих последних неделях записаны рукой ребенка, немногим старше маленького Гергарда Брейнинга, пятнадцатилетним мальчиком Фердинандом Гиллеоом, который сопровождал своего учителя Гуммеля, старого собрата и друга Бетховена. 6 марта они прибыли из Веймара в Вену; и четыре раза посетили Бетховена — 8, 13, 20. и 23 марта. В первый раз старый атлет был еше на ногах, он не хотел принимать своих гостей, лежа в постели. Зная, в каком он тяжелом состоянии, они были крайне поражены, за-

_________

¹ «Дары любви» (нем.) — Прим. перев.

² Всю свою жизнь Бетховен читал и перечитывал «Одиссею»; он делает из нее многочисленные выписки в своих записных книжках, особенно между 1812 и 1818 годами. Op. Albert Lеizmann, Ludwig van Beethoven... 1921, t. II, p. 267.).

Много раз он старался переложить Гомера на музыку: «Каnon aus der Odyssee 5. Gesang

«Und die rosige Friihe Pntstiecf.. des edien Tifhonr steigt Lao-er und hrachte das Licht den Gottern und sterblichen Menschen bringt (Co. Ноттебом, II, 328).

Чаще всего он черпает из Гомера образцы терпения и мужества.

³ Две другие настольные книги были: «Западно-Восточный Диван» Гёте и «Религиозные размышления» Христиана Штурма: «Betrachtungen der Werke Gottes im Reiche der Natur».

Шиндлер называет еще среди его «самых старых друзей» и мастеров Эллады — Плутарха. Платона. Аристотеля и «andre dprlei Gaste» («и других гостей такого же рода»).

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание