Разине» (почему-то напечатанную в сборнике немецких песен с другими словами: Ганс уверяет Марту, что там, вдали от нее, он будет ее помнить). Но и эту песню они умудрились петь «в немецком духе». Эту своеобразную «капеллу» заглушали мощные звуки широких, вольных русских песен, льющиеся из нашей теплушки. И мне вспомнилась замечательная музыка С. Прокофьева в «Александре Невском» и противопоставление тевтонским хоралам ‒ привольных русских песен. То было в 1242 году. А теперь, в 1942 году, потомков «рыцарей» бьют так же, как семь веков назад. Сознаюсь, такая повторяемость истории была мне весьма по сердцу...

...Большинство участников ансамблей к 1944‒1945 годам прошло суровую школу боев. Был у нас 19-летний танцор Яша Кац. Он был очень мал ростом и казался бы невзрачным, если бы его грудь не украшал боевой орден «Славы».

В одном из боев, когда часть, где был Кац, попала в окружение и командир был убит, а в живых осталось лишь 12 человек, Кац принял на себя командование. Три дня они — группа из 12-ти человек, под начальством 19-летнего юноши, — держали оборону, отбив несколько немецких контратак. Когда к исходу третьего дня наши войска пришли на помощь окруженным воинам и Яша-командир отдал рапорт генералу, последний, поцеловав его, представил к награждению орденом «Слава».

Такими людьми гордился наш коллектив.

...В течение трех лет, склонившись над картой, мы жадно впивались глазами в коричневый заштрихованный кусок бумаги, на котором значилось «Германия», и в красную линию — передний край наших войск.

— Да, еще далеко, еще очень далеко, — думали мы. Но вот, в одно прекрасное октябрьское утро, продрогшие от холодного ветра, мы развернули около костра карту и увидели: совсем рядом с красной линией — черная точка и надпись: Тильзит. Это было совсем близко! А несколько часов спустя мы даем концерт.

Огромный котлован, высохшая река, громадные взорванные фермы моста. С двух сторон повисли над обрывом железнодорожные рельсы. Внизу суетятся черные точки. Это Литва, это прямой путь на Тильзит, это люди, которым командование дало приказ — построить мост, чтобы эшелоны с бойцами, пушками, снарядами направились туда — к Германии.

Не верилось, чтобы люди, почти без машин, за 25‒30 дней построили мост высотой в 42 метра и 630 метров в длину. Работа кипит днем и ночью. Bo всю светят прожекторы. Немецкие самолеты не смеют показаться: это не 1941, а конец 1944 года! Беспрерывно, на оборудованных тут же площадках, выступают бригады артистов, ансамбли, самодеятельность. Никогда не забуду того подъема, который мы испытывали, видя, как с каждым днем растет мост, близится Тильзит! И на 21-й день мы выступаем на торжественном открытии моста.

Член Военного Совета, генерал-лейтенант Леонов перерезает ленточку, и под звуки маршей и крики «ура!» первый поезд змейкой ползет по мосту. Он направляется к Тильзиту.

...Нельзя забыть те радостные дни 1945 года, когда мы увидали разгромленную, покоренную Пруссию.

Наш ансамбль за три года пребывания на фронте сделал на машинах и пешком в общей сложности около 25 000 километров, обслужил сотни тысяч бойцов и офицеров. Теперь нам нужно выступать для армий, железным кольцом сковавших Кенигсберг. Концерты мы давали под обстрелом обезумевшего врага, рвавшегося к морю, к порту Пиллау. 18 февраля 1945 года ансамбль, выступая в пункте, куда была направлена контратака немцев, — чуть было не попал в окружение.

Мы выступали перед освобожденными советскими людьми, угнанными немцами в Германию. Перед концертом часто устраивали доклады, рассказывая о событиях в Советском Союзе за истекшие годы. Ведь немцы нагло уверяли их, что уже нет ни Советской Армии, ни Советского Союза!

— Мы вновь видим нашу Армию, мы слышим наши любимые песни, и это лучше всего доказывает, что Советский Союз живет и крепнет, — говорили слушатели после концертов.

— ...Я всегда был против Гитлера, я музыкант, это сын мой пошел в войска СС. Кто же думал, что это будет такая война? — говорил нам в Кенигсберге пожилой, обросший щетиной немец. Чувствовалось, что он хочет сказать другое: «Кто же думал, что вы победите?!»

— Я музыкант, — продолжал он, — сына убили еще под Москвой. Я против фюрера, я не участвую в войне...

Но он врал. Он участвовал в войне, как участвовали в ней и те немецкие музыканты, которые писали крикливо-напыщенные «солдатские песни» и бравурные марши, выступая на фронте перед немецкими солдатами, наводняли эфир трескуче-шумными или сентиментальными мелодиями...

Гр. Фрид

Из дневника¹

Нечто вроде музыкального дневника, иногда в виде более или менее развернутых высказываний, иногда — в виде очень кратких заметок, понятных только мне самой, я веду давно. Продолжала я его — с большими перерывами, конечно, — и в Армии, хотя в тяжелый 1941 год музыка представлялась мне делом прошлого и будущего. Были дни, когда буквально святотатственной казалась самая мысль о возможности жить своей внутренней музыкальной жизнью — среди крови и гноя, пожарищ и смертей. Но внутренняя жизнь, которую изгоняли в дверь, врывалась в окно, и подспудная работа музыкального сознания становилась особенно интенсивной в моменты соприкосновения с подлинным большим героизмом человеческим, с пламенным, всё превозмогающим патриотизмом. Я уверена, что никогда не забуду тех волнующих и именно музыкальных впечатлений, которые связаны для меня со смертью комиссара, с образом героической Люды Петровой, о замечательном подвиге которой знали лишь немногие его свидетели². Это было то «прекрасное в жизни», которое выше «прекрасного в искусстве».

Не думаю, чтобы возможно было, не обладая пером художника, правдиво запечатлеть — в немногих словах — пережитое...

О некоторых своих впечатлениях и наблюдениях рассказать всё же попытаюсь. Звуков, — притом самых разнообразных, — вокруг нас было много. И, тем не менее, часто казалось, что мир смолк, утратил реально-ощутимое музыкальное звучание. Иногда пели наши раненые в медсанбате. Глубоко врезались в мою память напевыпричитания раненых казахов, узбеков, туркмен. Ритм этих напевов, если миновать всевозможные мелизматические обрастания, сводился к немногим типам движения:

Но интонационное многообразие элементов напева казалось неисчерпаемым, при несомненной родственности чередующихся их вариантов. Сейчас уже трудно представить себе в деталях обстановку, которая исключала физическую возможность записи этих напевов. Более того, исключена была возможность сосредоточения внимания на их особенностях, возможность индивидуального запоминания. Их мелодическая основа отложилась в моей памяти примерно в таком, очень упрощенном и собирательном виде:

Богатство и разнообразие интонационных образований в пении каждого отдельного раненого, конечно, в громадной степени зависели от его музыкальной одаренности, от богатства слухового опыта. С некоторыми из раненых бойцов я пыталась, несмотря на всю несообразность, «даже невероятность такой темы в данной обстановке, завязать беседу о музыке, песне, — тут же, во время обработки раны, перевязывая ее. Особенно заинтересовал меня один 19-летний юноша, несомненно обладавший огромной волевой энергией и совершенно интуитивным даром интенсивного мелодического развертывания лирической темы. Он не считал себя певцом и не умел играть ни на одном из народных музыкальных инструментов. С удивлением выслушал он мой совет — «по окончании войны непременно учиться музыке и учиться серьезно». Выполнил ли он его, — не знаю. Товарищи по работе подтрунивали надо мной.

Если нам случалось останавливаться в населенном пункте, встречаться с «гражданскими», я часто расспрашивала, что у них поют, есть ли песни о партизанах, о войне и т. д. Большей частью я получала отрицательный ответ: «Да у нас ведь и петь-то некому: вся молодежь ‒ либо на войне, либо немцы угнали на каторгу!» Тем не менее, от времени до времени такие песни, сложенные среди населения в дни войны и оккупации, мне всё же попадались.

Часто это были переработанные, переосмысленные тексты старых солдатских песен, песен времен гражданской войны или же песен советских композиторов из популярных кинофильмов — при более или менее сохраненном напеве. Такой тип переработки, обычно, игнорируется музыкантами. Думаю, что это — несправедливо, так как благодаря новому тексту изменяется весь исполнительский строй песни.

Вспоминается песня, записанная мною от участницы гришинского партизанского отряда, на напев «Тучи над городом встали»:

_________

¹ Автор «Дневника», музыковед тов. Мухаринская в 1941‒1945 гг. была, как доброволец, на фронте в качестве медицинской сестры. — Ред.

² Медицинская сестра Л. Петрова вместе со своим подразделением попала в окружение. Ей пришлось заменить врача и сделать сложную операцию своему командиру, — спасшую ему жизнь. Сразу же после операции она, уже в качестве командира орудия, защищала своих раненых и вывела их и всё подразделение из окружения.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Гр. Фрид

Из дневника1

Содержание

Из дневника¹