Из воспоминаний о Глинке

(Извлечения из переписки В. Энгельгардта)

Имя Василия Павловича Энгельгардта (1828–1915), отдавшего много сил разысканию и собиранию рукописей Глинки, прочно вошло в историю русской музыкальной культуры. Как известно, своим богатым собранием автографов великого русского композитора Энгельгардт положил основание архиву Глинки в Ленинградской Публичной библиотеке имени М. Салтыкова-Щедрина. Но имя Энгельгардта известно не только музыкантам. Энгельгардт явился одним из инициаторов создания Суворовского музея в Ленинграде, принеся в дар музею коллекцию материалов, связанных с деятельностью великого русского полководца. Он был также крупным ученым — доктором астрономии и философии, членом-корреспондентом Академии наук.

Высоко ценил заслуги неутомимого собирателя В. Стасов, писавший Энгельгардту: «…твои коллекции, твой труд, твоя забота и энергическая любовь и хлопоты останутся навеки тверды, крепки, нерушимы, а твое имя почетно для всех»¹.

Публикуемые выдержки из писем Энгельгардта адресованы издателю «Русской музыкальной газеты» Н. Финдейзену. В своих письмах Энгельгардт отвечает на различные вопросы Финдейзена, откликается на появление в печати (главным образом в «Русской музыкальной газете») материалов о Глинке и, попутно, на некоторые другие художественные события. Эти письма вносят в глинкиану ряд ценных сведений.

Из приводимых ниже писем только первое было напечатано (с купюрами) Н. Финдейзеном в «Русской музыкальной газете»², остальные публикуются впервые. Их подлинники хранятся в архиве Н. Финдейзена в Государственной Публичной библиотеке имени М. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде.

Письма печатаются по новой орфографии. Первая опера М. Глинки всюду озаглавлена «Иван Сусанин».

1

Дрезден, 2/14 декабря 1897 г.

[...] Семейство Глинки было с давних пор в дружеских отношениях с нашим семейством, и я в 30-х годах, еще ребенком, часто видел Михаила Ивановича с матерью и дядею Иваном Андреевичем³в доме моих родителей, в Петербурге. Впоследствии, когда я возмужал, М[ихаил] И[ванович], видя восторженное, пламенное обожание юношей его самого и его сочинений, оказывал мне расположение, которое сохранил до своей кончины. Я помню М[ихаила] И[вановича] еще в то время, когда он обладал хорошим тенором и пел так, как не спеть никакому оперному певцу. Он пел только свои романсы. Гениальны были его импровизировки между куплетами романсов или при переходе от одного романса к другому. Кружок слушателей был всегда в восторженном состоянии.

Как увлекателен был в то время разговор Глинки! Те, которые имели счастье знать Глинку в то время, никогда не забудут того обаятельного, очаровывающего впечатления, которое он производил на всех. У меня до сих пор живо звучит в воображении высокая нота с ферматою в Прощальной песне: «и струны лиры разрываю!»

[…] Помню однажды (в начале 50-х годов), после долгого пения в нашем доме, часу во втором утра, он перешел в мои

_________

¹ Письмо от 8 мая 1901 года. Ученые записки Казанского университета, кафедра литературы, т. III, Казань, 1951, стр. 43.

² «Русская музыкальная газета», 1907, №№ 5 и 6.

³ Иван Андреевич Глинка (1777–1852) — дядя композитора; с 1798 по 1828 год состоял управляющим имениями и делами В. В. Энгельгардта, деда автора писем.

комнаты и удивительно, великолепно импровизировал на моем маленьком органе работы известного Вирта. Лист очень любил импровизации Глинки. Позже, в 60-х годах, Глинка — увы! — был уже совсем не тот, и только изредка, мимолетно являлись проблески прежнего света. Кто его узнал только тогда, не мог себе представить, чем он был в прежние времена!

Струнный квартет Глинки был написан в молодости, в селе Новоспасском, и хотя у его дяди был по соседству крепостной оркестр, но все-таки Глинке тогда не удалось услышать это сочинение в квартете, и он для себя сделал переложение для фортепиано в 4 руки¹. Услыхал он этот квартет в первый раз у меня, в начале 50-х годов. Я ему сказал, что будут играть квартет Гайдна. При первых тактах он с удивлением посмотрел на меня и потом был очень доволен.

Мысль собрать сочинения Глинки явилась у меня после пожара Большого Московского театра, когда там сгорели партитуры «Ивана Сусанина» и «Руслана»². После сего оставалось только при Петербургской нотной театральной конторе, и вообще всего только по одному экземпляру партитур «Ивана Сусанина» и «Руслана», и, чтобы хоть сколько-нибудь обеспечить сохранность этих гениальных и для России бесценных опер, я поручил Вестфалю (впоследствии гобоист Мариинского театра, а тогда бедный музыкант, игравший на балах на скрипке, по найму) переписать для меня полные оркестровые партитуры обеих опер и вообще всего, что найдется в театральной нотной конторе из сочинений Глинки. Эти копии и до сих пор у меня, и я не знаю, где бы их можно было поместить с пользою.

Позже Людмила Ивановна Шестакова […] заказала копии с обеих опер, а еще позже издала в печати большую часть сочинений Глинки, основала музей Глинки и пр., и пр. и тем приобрела себе благодарность всей России за великие заслуги, оказанные ею русской музыке. В то время (когда Вестфаль переписывал для меня партитуры) в театральной нотной конторе был ужаснейший беспорядок. Прежний начальник конторы (Гунке) ушел, а новый (Ферреро) еще не был назначен. Всем распоряжались писаря — братья Пендорф и Петруша. Фамилию Петруши никто не знал. Он был тогда уже не молод, но все называли его не иначе, как этим уменьшительным прозвищем. С помощью этих господ я начал рыться в шкафах и, к неописанной моей радости, открыл полные автографные партитуры «Холмского» и «Тарантеллы»³ […] Я заказал cписать с них копии, которые остались в конторе, а оригиналы взял себе без позволения и без зазрения совести. Хотелось мне очень отыскать Valse mélancolique, написанный Глинкою для Павловского оркестра Hermann’a, но долго все мои поиски были тщетны […] Наконец Вестфалю удалось отыскать оркестровые партии вальса, и он по ним написал партитуру. Впоследствии Глинка написал новую оркестровку этого вальса, который назвал Valse-fantaisie […]

Немалого труда стоило мне тоже отыскание Bolero для оркестра на тему романса «О дева чудная моя». Не помню, нашел ли я автографную партитуру в театральной конторе или же партитура была составлена Вестфалем по оркестровым голосам. Об этом легко навести справку в императорской публичной библиотеке⁴. Это Bolero было тоже написано для оркестра Hermann’a*.

Таким образом, продолжая безостановочно разыскивать рукописи Глинки везде и повсюду, мне удалось составить большое собрание. Узнав это, Глинка, чтоб сосредоточить в моих руках все его манускрипты, выписал из с. Новоспасского все находившиеся там рукописи (в том числе и зеленую тетрадь⁵, о которой упоминает в своих «Записках») и запискою уполномочил меня получить от князя Одоевского его рукописи, хранившиеся у князя. На

_________

¹Имеется в виду струнный квартет фа мажор; в Государственной Публичной библиотеке в Ленинграде хранится автограф квартета в переложении для ф-п в 4 руки с датой «1830 avril».

² Пожар Большого театра, уничтоживший значительную часть его нотной библиотеки, произошел в 1853 году.

³ Имеется в виду «Тарантелла» для хора и оркестра, слова И. Мятлева.

⁴ Партитуры «Болеро» в Государственной Публичной библиотеке нет.

* Копии вальса и Болеро, написанные Вестфалем, находятся у меня до сих пор. — Примечание В. Энгельгардта.

⁵«Зеленая тетрадь» — так Глинка называл нотную тетрадь, содержащую ряд его произведений 20-х годов; включена Энгельгардтом вдесятый том автографов Глинки; ныне находится в Государственной Публичной библиотеке в Ленинграде.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Из воспоминаний о Глинке

(Извлечения из переписки В. Энгельгардта)

1

Содержание