Выпуск № 2–3 (98) | 1946

сердечным вниманием и интересом к любимому учителю, бывшему до конца дней своих большим авторитетом для обоих корреспондентов. Каждое новое произведение Римского-Корсакова ожидалось с нетерпением, внимательно изучалось и затем почтительно обсуждалось. Характерно, что поводом для начала переписки Глазунова с Кругликовым послужили московские рецензии на концерты летом 1882 года; рецензии эти были присланы Кругликовым Римскому-Корсакову. Последнее письмо посвящено описанию посещения Глазуновым Римских-Корсаковых после кончины Николая Андреевича.

В письмах Глазунова появляется непринужденный, бытовой оттенок с 1891 года, после поездки Кругликова в Петербург на празднование 25-летнего юбилея музыкальной деятельности Римского-Корсакова. Из «дорогого Семена Николаевича» Кругликов превращается в «дядю Сеню». Письма, обращенные к «дорогому дяде Сене», значительно менее содержательны, чем предыдущие. Отношения между корреспондентами приобретают какой-то иной, более поверхностный характер; у Глазунова, видимо, уже нет потребности говорить с Кругликовым на серьезные, принципиальные темы.

Переписка теплится, в основном, благодаря переговорам о печатании и корректурах произведений Глазунова в музыкальных приложениях к журналу «Артист». С 1892 года переписка обрывается. Письмо № 38 появляется только через 16 лет.

Номера писем, так же как и даты, взятые нами в квадратные скобки, проставлены рукой Кругликова и свидетельствуют о том, что только два письма Глазунова (№ 22 и № 23) отсутствуют в этом собрании.

Опубликование, — к 10-летию со дня кончины композитора, — писем Глазунова к Кругликову явится, думается нам, некоторым вкладом в немногочисленную литературу о Глазунове. Эти письма, восстанавливая живой облик Глазунова, с его добродушным остроумием, артистизмом, способностью легко и весело общаться с людьми, с его частыми сменами настроений, — дают ценный материал для изучения творческого облика композитора. Они проливают свет и на отношение Глазунова к различным профессионально-композиторским проблемам, показывают его эстетические взгляды, его музыкальные вкусы и оценки, — как устойчивые, постоянные, так и преходящие, временные, — его отношение к балакиревскому кружку и отдельным его представителям, его взгляды на русскую национальную музыку и музыкальную культуру. Письма к Кругликову содержат и описание ряда интереснейших фактов, — например, первых дирижрееких дебютов Глазунова, первого исполнения «Шехеразады» Римского-Корсакова, работы Римского-Корсакова и Глазунова над изданием произведений Бородина и т. д.

Исключительная музыкальная одаренность и плодовитость Глазунова давали критикам и историкам музыки некоторое основание преувеличивать значение стихийного начала в его творчестве. Письма Глазунова к Кругликову проливают свет на творческий процесс композитора.

Глазунов любит импровизировать за роялем. Часто из случайной импровизации возникают законченные пьесы и части крупных произведений. Впрочем, не только Глазунов любил сочинять, импровизируя; очевидно, искусство импровизации высоко ценилось в беляевском кружке (Глазунов упоминает про симфонию, которую играл Феликс Михайлович Блуменфельд, «хотя она еще не написана даже и мало отделана»). Но, вместе с тем, из писем мы узнаем и о том, как, порою, долго и мучительно Глазунов работает над своими произведениями (3-я симфония),

как он продумывает форму, голосоведение, оркестровку. Он много времени и внимания уделяет переделыванию, перерабатыванию ранее написанных произведений и негодует, когда эту творческую работу сравнивают с переписыванием.

За известной «узостью» интересов и артистической богемностью скрывалась принципиальность, большая целеустремленность и высокий профессионализм Глазунова-композитора. Не будучи реформатором в искусстве, не проповедуя никаких доктрин, не занимаясь абстрактно-философскими проблемами, редко беседуя на литературные темы, — Глазунов бесспорно имел свои ясные творческие музыкальные принципы и убеждения: вспомним слова П. И. Чайковского об «артистической серьезности намерений» Глазунова.

Очень интересны высказывания Глазунова о его отношении к голосоведению в фортепианных произведениях. Пышная, гармонически полнозвучная фортепианная фактура возникала, как запись его богатых слуховых представлений фортепианного звучания, — из его любви к звуковой прелести, к яркой, изобилующей обертонами, гармонии. Он несколько раз упоминает в письмах об изменении своих взглядов на творчество, о найденном им новом стиле изложения (в частности, фортепианного). Письма раскрывают и основное творческое затруднение Глазунова, — в разработках. Так, рассказывая, как медленно подвигается сочинение 3-й симфонии, он говорит: «Материалов куча — связать не удается...» Характерно, что устает он именно тогда, когда пишет разработку.

Часто Глазунов проводит время в дружеских компаниях за бутылкой вина, желая развлечься, — вернее, отвлечься от мучительного состояния затора, неожиданного тормоза в процессе работы.

Глазунов всегда остается композитором, музыкантом, артистом, живущим в мире звуков. Он в духе, когда музыкальные мысли легко складываются в произведение; он хандрит, когда не удается какой-либо творческий замысел.

Отношение Глазунова к различным представителям балакиревского кружка очень индивидуально и диференцировано. Творчески — ему ближе и дороже всех Римский-Корсаков. Он считает, что «описательная музыка, занимающая главное место у Римского-Корсакова, — картинна до последней степени и поэтична. В этом отношении у него нет соперников». Он неоднократно восхищается виртуозной инструментовкой Римского-Корсакова.

В своих воспоминаниях о Глазунове, написанных к 10-летию со дня кончины композитора, академик Б. В. Асафьев рассказывает о чувстве «сыновнего благоговения», которое было у Глазунова к Римскому-Корсакову. Это чувство проскальзывает и в письмах к Кругликову. В письме от 30 июля 1888 года он пишет: «Я не знаю отчего, должно быть, от некоторого одиночества, на меня напала страшная апатия — ничего не хочется делать. С нетерпением жду приезда Римского-Корсакова... Он меня наверно ободрит и я оживу».

Как уже отмечалось, Глазунов нашел общий язык с Кругликовым в основном в вопросах, касавшихся балакиревского и беляевского кружков; взаимоотношения, встречи и переписка Глазунова с Чайковским не нашли своего отражения в этих письмах. Замечание Глазунова в письме от 19 ноября 1888 года о «безотрадном впечатлении», которое произвела на него 5-я симфония Чайковского, можно понимать двояко; но, вероятнее всего, Глазунов имел в виду эмоциональный строй симфонии и силу его воздействия на слушателя.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание