Выпуск № 6 (35) | 1936 - страница 8

чутье и дала некоторые навыки, которые сказываются даже в теперешней моей педагогической работе. Одно из последних сильных личных переживаний, — это исполнение замечательной певицей Е. В. Копосовой-Держановской моих романсов на «Вечере современной музыки» в Москве зимой 1914 г. Дальше идет большой пробел.

На войну 1914−1918 г. г. я был мобилизован в первый же месяц и после небольшой проволочки попал на австрийский фронт — на осаду крепости Перемышль. Затем — поход в Бескиды на границу Венгрии, стремительное обратное бегство через Галицию и Польшу с пренеприятными задержками под Ярославом, Красноставом, Грубешовом, на р. Любачевке; затем жуткое продвижение через Полесье и наконец длительная остановка под Двинском. Почти все время — на передовых линиях и только последний год войны на постройке морской крепости Ревель. Пребывание на войне и некоторые встречи в значительной мере укрепили мои демократические склонности, оформившиеся еще в Консерватории, а в Февральскую революцию принявшие довольно крайнее, хотя всеже не вполне определенное направление. Но уже июльские события в Ленинграде, докатившиеся до Ревеля через печать, качнули меня, в значительной мере лишь инстинктивно, в сторону наиболее радикальных позиций. После Октябрьской революции я через пару месяцев был переведен в морской генеральный штаб, в котором и прослужил до своей полной демобилизации и приглашения профессором Московской консерватории в 1921 г.

Война сильно обогатила запас моих внутренних и внешних впечатлений и вместе с тем почему-то повлияла на некоторое просветление моих музыкальных мыслей. Большинство моих музыкальных записей на фронте имело если не светлый, то всеже уже гораздо более «объективный» характер (многие темы вошли потом в 5-ю симфонию, причем одна — запись русинской «колядки» подо Львовом).

И всеже первым, делом по возвращении 1 в Петроград в конце 1917 г. было не сочинение уже раньше задуманной 5-й симфонии, а работа над более напряженной!, как отклик на близко пережитое, но со светлым концом, 4-й симфонии. После 5-й симфонии и переезда в Москву в. 1918 г. последовал довольно долгий творческий перерыв, заполненный завязыванием новых дружеских связей, работой в первичной ячейке Союза композиторов («Коллектив, композиторов», основанный в 1919 г.) и, наконец, продвижением в печать при помощи П. А. Ламма (известного теперь восстановителя подлинного текста произведений Мусоргского) своих оркестровых сочинений (первой моей напечатанной партитурой был «Аластор»).

Возобновление творческой работы началось лишь в 1920 г. после первого исполнения Н. А. Малько моей 5-й симфонии — сперва мрачной 3-й ф-п. сонатой, затем романсами на слова Блока и Тютчева. Несмотря на инстинктивно верную идейную направленность, отсутствие теоретически подкрепленного и обоснованного мировоззрения (я начал заполнять этот пробел только около 1930 г.) вызвало какое-то интеллигентски-неврастеническое и жертвенное восприятие революции и происходившей гражданской войны; это естественно отразилось на тогда уже возникшем замысле 6-й симфонии. Первым импульсом, было случайно услышанное мной исполнение французских революционных песен «Cа ira» и «Карманьолы» одним приехавшим из Франции художником (фамилии, его не помню), напевавшим эти песни так, как, по его словам, их теперь поют и танцуют на рабочих окраинах Парижа. Запись, сделанная, мной тогда, оказалась несходной, ни с одним извест-

ным текстом этих песен, но меня особенно поразила ритмическая энергия «Карманьолы», которая отсутствовала в известных мне обработках. Когда в 1922 г. у меня созрел замысел 6-й симфонии (отчасти в связи с прочтенной драмой Верхарна «Зори», где также выпукло дается мотив жертвы «за революцию»), записанные темы уверенно встали на свои места. Тогдашнее несколько сумбурное состояние моего мировоззрения неизбежно привело к кажущейся теперь столь странной концепции 6-й симфонии — с мотивом «жертвы», «расставания души с телом» и каким-то апофеозом «мирного жития» в конце; но волнение, вызвавшее зарождение этой симфонии, и жар при ее осуществлении делают это сочинение дорогим мне и теперь и видимо способным посейчас захватить слушателя, насколько я мог судить по здешним исполнениям и все учащающимся исполнениям этой симфонии за границей, особенно в Америке.

Большое напряжение после 6-й симфонии вызвало стремление к несколько иным, менее сгущенным и более объективным настроениям, и мне казалось, что я нашел их в 7-й симфонии, но обнаружились они только во 2-й ее части (и немного во вступлении), в первой же части я продолжал, хотя и несколько в ином плане, бушевать.

Только в замысле 8-й симфонии я получил настоящий импульс к тем объективным настроениям, которые начал искать. Сперва в ней родился замысел финала на тему, которую я принял за песню о Степане Разине и обработать которую решил в сочетании с рядом волжских песен, а также связав с образом обездоленного крестьянства. Так как песня оказалась иного содержания, замысел в первоначальной форме не развился, но элементы его, конечно, остались, как в характере 1-й части (степного, напевного склада), в темах 2-й части (с двумя русскими песнями об «утенушке» и «утушке»), целиком в 3-й части (на башкирскую песню, которая еще недавно пелась на слова о покинутой солдатке) и наконец в буйно-напористом, но с трагическим окончанием, финале.

9-я симфония была задумана по возможности в лирико-безмятежном плане, я ее считаю своим симфоническим интермеццо.

10-я симфония явилась ответом, к сожалению, не очень внятным, на давно мучившую меня идею — дать картину душевного смятения Евгения из «Медного всадника» Пушкина. Еще во время работы над 10-й симфонией, дававшейся мне с некоторым напряжением, у меня возникла мысль написать ряд оркестровых сюит песенно-плясового характера, причем тематический материал всех трех вылился внезапно, в один присест. Через некоторое время возник ор. 32, состоявший из «Серенады» для малого оркестра, «Симфоньетты» для струнного (приобревшей довольно большую ходкость, особенно за границей) и «Лирического концертино» для смешанного состава. В этих трехчастных сюитах замысел мой претерпел некоторые изменения, и стихия пляски, к сожалению, не получила надлежащего выражения, но всеже мне удалось достичь большей, чем раньше, ясности в течении мыслей и их оформлении.

Когда раздались первые призывы к коллективизации крестьянского земледелия, меня чрезвычайно увлекла эта идея, казавшаяся мне особенно революционной: по своим последствиям. Однажды М. В. Коваль, на одном из заседаний в Музгизе, намекнул мне на связанную с этим тему для сочинения — «посев»; у меня почти немедленно возникли музыкальные образы и план какой-то симфонии о деревне, рисующей последнюю в стадиях — до, во время борьбы за новый быт и уже

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание