Выпуск № 6 (35) | 1936 - страница 7

срезался (выручила складно- написанная на данную Глазуновым тему модуляционная прелюдия), но мне было поставлено в обязательство посещать и гармонию (я поступил в класс контрапункта к Лядову). Это крайне осложнило мои военно-служебные дела, так как приходилось проявлять феноменальную изворотливость, чтобы всегда поспевать на службу, не пропускать уроков и притом много работать. Я довел технику работы до того (я посещал еще класс оркестровки у Римского-Корсакова, который не любил лодырей), что по выполнении всех заданий у меня даже оставалось свободное время, причем и на службе высшее начальство ничего не замечало (ближайшее, к счастью, было- ко мне дружески расположено).

В 1907 г. я наконец, к огорчению отца, который все еще не терял надежды на мое возвращение в лоно инженерного дела, попросился в отставку (запас). Мне ее дали через год, а пока отпустили в длительный (без содержания) отпуск, со странной оговоркой — чтобы я не поступал ни в какое гражданское учебное заведение. Я особенно не волновался, так как «уже» был в консерватории.

Первый год мне пришлось туто, так как хотя я и жил у отца, не никаких иных денежных ресурсов не имел, и только с лета я начал немного зарабатывать уроками. Это лето 1907 г. я считаю первым, когда почувствовал себя уже почти профессионалом; оно и в творческом отношении было продуктивным: четыре ф-п. сонаты, из которых две— многочастные (одна — ор. 6), дюжина мелких ф-п. пьесок, струнный квартет в 4-х частях, наконец, 1-й цикл вполне «грамотных» романсов на слова Боратынского (op. 1); по рекомендации Лядова появились первые ученики (по гармонии); завязалась тесная дружба с одноклассниками: Б. В. Асафьевым, сочинявшим тогда детские оперы («Золушка», «Снежная королева») и ухитрявшимся ставить их на детских любительских сценах, С. С. Прокофьевым, сочинившим уже тогда многие из своих знаменитых ф-п. пьесок и работавшим над оперой «Ундина», Л. И. Саминским — теперь известным композитором и дирижером в Америке, Я. С. Акименко (впоследствии украинский композитор Я. Степовый).

Следующий год (собственно лето) принес 1-ю симфонию (ор. 3) и вместе с нею — право на бесплатную стипендию имени А. К. Глазунова (не получи я этой стипендии, консерваторию пришлось бы бросить, так как 250 руб. на обучение взять было негде). Лядов, мой профессор, этой симфонии не видел, так как я писал ее вне класса (фуга), а отношения у него с классом были столь странные, что мы не рисковали показывать ему то, что писали- «для себя», тем более, что ему было известно о нашей зараженности модернизмом (главным образом Прокофьева и меня). Должен сознаться, что ненормальность этих отношений привела к тому, что слишком много сил пришлось тратить впоследствии- на самостоятельное усовершенствование в разных областях, тогда как своевременный совет опытного педагога и выдающегося композитора, конечно, сберег бы массу энергии и не принудил бы заниматься непродуктивными «открытиями Америки». Всеже не могу не признать, что необычайная строгость в требованиях, даже придирчивость, исключительная методическая ясность, необыкновенный вкус и чрезвычайно острое критическое чутье очень прочно укрепили нашу технику и развили чувство стиля. Лядова я вспоминаю с восхищением, благодарностью, но и... с ужасом.

Сочинение 1-й симфонии (я до того долго боялся оркестра) определило мой дальнейший путь. Я почувствовал, что именно в этой обла

сти буду всегда наиболее охотно высказываться. Театр никогда меня к себе ни привлекал ни в опере, ни в балете. Я и здесь всегда предпочитаю то, что несет в себе наибольшее количество черт «чистой музыки» и симфонической жизни — оперы Вагнера, Римского-Корсакова.

В 1911 г. и консерваторию тихо кончил, показав Лядову пару квартетов (один d-moll, op. 33, № 3) и сюиту для пения — «Мадригал» на слова Бальмонта (ор. 7). К этому времени я уже занимался преподаванием теории (с 1903 г.) в музыкальной школе, имел частные уроки. В эти же и последующие годы укреплялись мои привязанности к западной классической и отчасти (я мало любил Шопена и Листа) романтической музыке и к русским корифеям, а из новых впечатлений сильнейшими были: «Китеж» Римского-Корсакова, цикл «Нибелунгов» Вагнера, 3-я симфония, «Экстаз» и «Прометей» Скрябина, Дебюсси, «Испанская рапсодия» Равеля и «Пелеас» Шенберга.

Сочинение развивалось преимущественно в оркестровой области 1909 г. — симфоническая притча «Молчание» — на сюжет Э. По для сверх-большого оркестра; 1910 г. — Симфониетта для малого оркестра (ор. 10), 1911 г. — 2-я симфония, 1913 г. — «Аластор» на йоэму Шелли, 1914 г. — 3-я симфония. Почти все эти сочинения носят отпечаток глубокого пессимизма, так же как и написанная в 1912 г. 2-я соната для ф-п. Мне самому трудно анализировать причины этого явления. Отчасти тут виной, вероятно, обстоятельства моей личной судьбы, поскольку мне почти до 30 лет пришлось вести борьбу за свое высвобождение из совершенно почти чуждой искусству (по своему профессиональному и общественному положению) среды, а внутренне — из густой паутины, дилетантизма, окутывавшего все мои первые (да и не только первые) шаги на избранном поприще. С другой стороны — некоторое знакомство, хотя и весьма поверхностное, с кругами символистов, «соборных индивидуалистов» и т. п., идейно, конечно, влиявших на мою тогда довольно сырую психику.

Первые мои профессиональные успехи приурочиваются к следующим моментам: в 1908 г., в декабре, «Вечера современной музыки» показали в одном из своих концертов три моих романса на слова 3. Гиппиус (в один вечер с первым выступлением С. С. Прокофьева); в 1910 г. Российское музыкальное издательство из кучи посланных мной романсов выбрало для печати «Сонет» Микель-Анджело — Тютчева; наконец в 1911 г. И. И. Крыжановский познакомил меня с приехавшим из Москвы дирижером К. С. Сараджевым; это знакомство, имевшее громадные последствия для всей моей дальнейшей музыкальной карьеры, неожиданно привело к исполнению летом в Сокольниках (под Москвой) симфонической поэмы «Молчание» (годом раньше Зилоти — пианист, организатор и дирижер известных петербургских симфонических концертов — пренебрежительно отклонил ее). Исполнение, кажется, вызвало недоумение, но ни меня, ни Сараджева, ни приютившего меня в еженедельнике «Музыка» редактора его В. В. Держановского, также бесконечно много сделавшего для моего музыкального самоопределения, никого из нас прием «Молчания» не обескуражил, и уже на следующий год Сараджев летом играл мою 2-ю симфонию, а также впервые 1-й концерт Прокофьева в авторском исполнении.

С того же лета началась моя, к счастью, кратковременная критическая работа в еженедельнике «Музыка», то в качестве корреспондента о петербургских концертных делах, то рецензента печатных новинок, преимущественно заграничных изданий. Не скрою, что кое-какую пользу из этой деятельности я извлек: она обострила мое критическое

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание