Выпуск № 11 (216) | 1956 - страница 25

мере «Советской музыки»: в статье настолько подчеркивается «спорность» величайших произведений искусства и суждений крупнейших критиков, так много говорится о различных вкусах, потребностях, запросах, темпераментах людей, что исчезает объективная сущность прекрасного, исчезает то общечеловеческое и непреходящее в искусстве, которое в декларативной форме признается и в статье Ю. Кремлева.

В противоположность тому, что сказано в этой статье, я глубоко убежден, что сейчас среди музыкально развитых слушателей значительно больше людей «любящих и почитающих» много разных великих композиторов прошлого (и в этом нет безразличного «всеприимства»), нежели людей, признающих одних и «вовсе отвергающих» других классиков. Споры вокруг творчества классиков, конечно, продолжаются, но их меньше, чем при жизни этих классиков, да и ведутся они уже не о том, являются ли классики классиками. Происходит же это не под воздействием «нивелирующей критики», а потому, что с течением времени постепенно обнаруживается некоторая объективная истина, становятся более ясными сильные и слабые стороны различных композиторов и произведений. Собственно, Ю. Кремлев только потому и в состоянии констатировать в своей статье ошибочность ряда суждений Лароша о кучкистах и Стасова о Чайковском, что сейчас мы способны оценивать музыку XIX века с объективно более верных позиций, чем это могли сделать тогда даже самые выдающиеся критики.

Что же касается ссылки на различные вкусы, запросы, потребности и темпераменты людей, то здесь имеет место, на мой взгляд, смешение понятий, даже целых групп понятий. Говоря схематически, сущность искусства, принципиальная направленность художественного произведения, замысел художника (одна группа понятий) смешиваются с конкретным результатом работы художника и с реальной судьбой его произведений в тех или иных общественно-исторических условиях (другая группа понятий).

Всякое произведение подлинного, большого искусства (даже при возможных исторически обусловленных чертах классовой ограниченности мировоззрения автора) в принципе обращено к человеку, народу, человечеству, а не к «специалистам» и не к тем или иным «вкусам», «темпераментам». В этом одно из отличий художественного произведения, например, от многих научных сочинений, непосредственно адресованных лишь ученым соответствующей специальности. Здесь же отличие истинного художника от производителя того или иного товара (например, какого-либо сорта сигар), действительно, рассчитанного на удовлетворение особых вкусов определенного слоя потребителей.

Бетховен и Чайковский, Шекспир и Толстой, Рафаэль и Репин, создавая свои творения, как бы говорят: «Мне все равно, кто ты, какова твоя профессия, но если ты человек — слушай, читай, смотри: я обращаюсь к тебе, к твоей человеческой сущности». В этом — специфическая черта искусства, не менее важная, чем неповторимая индивидуальность художественных образов.

Различные виды и жанры искусства, произведения различного характера в принципе, в идеале (если иметь в виду бесклассовое общество) призваны отвечать в большей мере различным запросам людей, нежели запросам различных людей: одна и та же гармонически развитая личность может любить и музыку, и живопись, и театр; и трагедию, и комедию; может испытывать и потребность петь массовую песню во время прогулки, и потребность посещать квартетные вечера, ходить в оперу и «даже» в оперетту. Это так же естественно, как способ-

ность нормального человека и к серьезной беседе и к шутке. Правда, существуют некоторые специальные жанры, например, детская песня, но при этом вовсе не предполагается, что эти жанры обязательно должны быть непонятны иным категориям слушателей или должны не нравиться им.

Другое дело — конкретный результат работы художника, а также реальная судьба его детища в определенных исторических условиях. Реально в произведении могут оказаться как сильные, так и слабые стороны. Оно может одним понравиться (прийтись по вкусу), другим нет, может приобрести или не приобрести широкую популярность, может завоевать признание сразу или постепенно. Реально у художника (писателя, композитора) может сложиться «своя» аудитория, особенно ценящая его творчество. Но какой же художник хочет, чтобы эта аудитория оставалась ограниченной, не расширялась? Ведь реально появляется и много плохих произведений, но кто же хочет уподобиться персонажу Ильфа и Петрова, сказавшему: «У вас в журнале известный процент плохих вещей есть? Так вот я решил поставлять вам этот процент»¹.

Наконец, реально, в определенных исторических условиях, далека не все люди одинаково подготовлены к восприятию сложных художественных произведений. В частности, сейчас в нашей стране квартетные вечера посещает менее многочисленная и более подготовленная публика, чем оперетту. Сегодня это действительно различные аудитории, и с подобными фактами нельзя не считаться. Но при обсуждении принципиальных вопросов развития нашего искусства не надо, мне кажется, забывать и об исторически преходящем характере этих фактов. От хорошей постановки музыкальной пропаганды зависит, чтобы в недалеком будущем камерную музыку полюбила и слушала гораздо более широкая аудитория.

В свете сказанного напрашивается, на мой взгляд, следующий вывод из некоторых споров, ведущихся в последнее время. Неправомерно отвергать сложное произведение (такое, например, как Десятая симфония Д. Шостаковича) лишь на том основании, что оно не завоевало в короткий срок популярности среди широких кругов народа (мы знаем, что это зависит не только от идейно-художественного уровня произведения, но и от других условий). Однако еще хуже пытаться «оправдывать» подобное произведение тем, что оно якобы специально рассчитано на вкусы и потребности особого слоя слушателей. Такая «защита» — ее отвергнет всякий настоящий художник — с самого начала предает защищаемое сочинение, ибо отказывает ему в той черте, без которой нет и не может быть подлинно значительного произведения высокого искусства.

_________

¹ Кстати, эта замечательная сатирическая формула, обнажающая нелепость смешения замысла и результата работы, разоблачает сущность многих аналогичных «заявок», неправомерность которых, быть может, не всегда столь резко бросается в глаза. Например: «В свободных научных дискуссиях сталкиваются различные мнения, в том числе опорные, односторонние и даже ошибочные. Это закономерно, и я решил всегда высказывать именно такие мнения». Или: «История знает прекрасные произведения, оцененные по достоинству лишь много времени спустя после их создания Я решил создавать именно такие произведения и поэтому буду считать отсутствие признания подтверждением их превосходных качеств».

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание