Выпуск № 8 (201) | 1955 - страница 29

В первом акте создан образ народного шествия, ведомого голосами старейшин, пастырей — ввысь, по пути Радости, к божеству. Согласие сердец достигнуто, и человечество склоняется у порога.

Когда вновь поднимается занавес¹ в следующем акте, возникает совсем иная картина. Мужественная молодость во главе с юным героем бросается в бой. Ни одного женского голоса; тенор-солист неустрашимо ведет за собою мужские голоса. А в оркестре звучит военная музыка, во времена Бетховена именовавшаяся «турецкой»: треугольник, тарелки, литавры, флейты и малая флейта, фаготы и контрафагот, трубы… Струнные умолкают — теперь они не ко времени. Армия наступает. Она появляется где-то вдали, у горизонта, и сначала слышен лишь приглушенный мерный шаг…

Alla Marcia...

Бетховен сперва совсем не помышлял об этой немой картине. В первом варианте рукописи партия тенора начиналась на тринадцатом такте, сразу после одиннадцати ударов большого барабана, подчеркивающих вместе с фаготами движение на втором полутакте, словно с правой ноги. Лишь в дальнейшем в партитуру были включены тридцать три такта инструментального вступления (рукопись его находится в собрании Малерба, перешедшем теперь в библиотеку Парижской консерватории). Удачное добавление — как и все, которые Бетховен делал позднее. Оно передает слушателям ощущение непреодолимого порыва движущейся армии². Мы будто идем по ее следам. И когда на этом движении дважды взлетает радостный возглас тенора: «Froh! Froh!..» («Радость! Радость!..») — сердце прыгает в груди, хочется петь вместе с ним. Это уже больше не песня (Lied) — и все-таки попрежнему она. Нo кто теперь узнает «приятную» («angenehme»), почти кроткую тему Радости из вступления! Это гимн юной воинственной Радости, марш идущих на приступ, это Марсельеза. Ни одна песня в мире не вызывает в памяти энтузиазм (в античном значении, en Theos) рельефа Рюда³ на арке Звезды в такой степени, как эта, — жест, увлекающий за собой массы, страстный порыв. Но поющие уста не искажены «vocifero» [гневным воплем]. Non lingua loquens. Ignis vibrans… [He язык говорит, пламя дрожит].

Красота линий. Героическая гармония жестов и поступи. Голос решительно подчеркивает сильную долю такта, в противовес маршевым акцентам на слабой, удваивая этим энергию. Пылкий и повелительный,

_________

¹ Я применяю это слово иносказательно и ни в коем случае не предвижу — как некоторые исследователи — возможности сценического представления. Любая попытка зрительного воплощения привела бы лишь к ослаблению мощи музыкальных образов.

О. Бенш пробовал наметить план постановки хорового финала в виде торжественного представления. Он уверяет, что его проект был одобрен другими видными бетховенианцами — Альфредом Лоренцом, Карлом Грунски и др. О. Бенш старается доказать, что Бетховен не стремился к этому лишь из политической осторожности.

Я же убежден, что доводов эстетического такта было вполне достаточно, чтобы Бетховен отказался от каких бы то ни было замыслов зрительного воплощения своей хоровой и симфонической эпопеи.

² Отмечаю, что staccato, marcato и т. д., щедро расточаемые Листом в его переложении, не проставлены в бетховенском тексте. Бетховен упорно сохранял pianissimo, sempre pianissimo вплоть до вступления тенора: он был бережлив в своих эффектах. Все же указания Листа представляются мне отвечающими настроению этой страницы — при условии, что акценты марша останутся как бы «в отдалении», будут более таинственны; это усилит «х воздействие.

³ Рюд (Rude), Франсуа (1784–1855) — известный французский скульптор. Речь идет о монументальном горельефе «Отправление добровольцев (Марсельеза)» на триумфальной арке Звезды в Париже. — Прим. ред.

он стремится вперед на выразительных и широких интервалах. Пламя перебегает из одной октавы в другую. На кульминациях (слова Siegen — победа, wie ein Held — как герой, Bahn — триумфальный путь), на верхних соль и фа мы видим языки пламени, подобные факелу Свободы:

Froh. wie seine Sonnen fliegen,
Durch des Himmels pracht’gen Plan,
Laufet Brüder eure Bahn,
Freudig wie ein Held zum Siegen!

Как светил великих строен
В небе неизменный ход, —
Братья, так всегда вперед,
Бодро, как к победе воин!

К четвертой шиллеровской строфе Бетховен прибавил эти строки из четвертого хорового припева, отбросив все последующее; он вложил в них всю полноту чувства, не боясь повторять стихи и отдельные слова, чего избегал в других местах. Здесь это понадобилось ему для создания величественной картины похода, сражения и победы.

Размах эпопеи превосходит человеческую меру: сражение, которое завязали Бетховен и Шиллер, — это битва миров. Солнца радостно пролетают в бесконечных пространствах... Их пламенное, но повинующееся вечным законам движение — символ героической устремленности человечества к завоеванию гармонии Элизиума. И Радость — великая движущая сила.

Известно, в какой восторг приводили Бетховена звездные ночи: они словно мерцают в «Беседах» последних лет, ими вдохновлены самые прекрасные произведения, бессмертные adagio квартетов. Мы знаем, что в своих записях он объединил «нравственный закон» и «звездное небо», как если бы то были два ока его божества¹.

На призыв тенора отвечает мужской хор, запевая с воинственным пылом вторую половину строфы. Но не безымянная толпа проходит перед нами. Последняя фраза песни по воле Бетховена оставлена для юного героя, солиста-генора, чей исполинский образ возглавляет армию. Если Героическую времен молодости Бетховена предал герой, которому она была посвящена, то уж нынешний герой, рожденный его мыслью, — не предаст.

В момент иаивысшего ликования, на длительно выдержанном fortissimo — одном из наиболее блестящих во всем финале², голоса умол-

_________

¹ Мало кто знает, что знаменитый отрывок из «Критики практического разума» Бетховен нашел в статье астронома Литтрова, директора Венской обсерватории, «Космологические наблюдения», появившейся в «Венском журнале искусства, литературы, театра и моды» в 1820 г. В том же году этот журнал опубликовал в музыкальном приложении «Вечернюю песнь под звездным небом» Бетховена.

Бетховен переписал (рукопись Фишгофа, №№ 116–118) длинный отрывок из Канта о божественном порядке мироздания. В его библиотеке хранилось «Введение в познание звездного неба» прославленного Иоганна Элерта Боде. Наука о небесах увлекала Бетховена.

² Не понимаю, как у Вальтера Ризлера могло сложиться впечатление «марша с того света» («воинственно, но сначала почти бесплотно...») только лишь из-за эффекта отдаленных звучаний во вступлении, невзирая на могучий образ наступающей армии, ее порыв, маршевый шаг и боевые клики...

Бетховен в своих набросках для Allegro alla Marcia четко указал: «турецкая музыка, сперва pianissimo — несколько сплошных pianissimo — несколько пауз — затем полная сила» (Ноттебом, II, 186). А в партитуре — fortissimo, sempre fortissimo, sempre fortissimo и все более частые sforzando.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание