Выпуск № 2 (195) | 1955 - страница 21

праэстонской песни. Они правильно указывают на односторонний, формальный подход эстонского ученого к исторической периодизации народных песен. Ю. Цейгер, отводя решающую роль при определении исторических корней песни какому-то одному элементу, повторял уже высказанные до него ошибочные суждения (в том числе и А. Юрьяна, который утверждал: чем древнее напев, тем уже его амбитус). Этот односторонний подход раскритикован советскими фольклористами, и в частности Як. Витолинем.

Думается, что при решении этого вопроса большую роль играет выяснение условий бытования песни. Напев народной песни беспрестанно шлифуется, но этот процесс совершается неравномерно и во многом зависит от условий ее бытования. Чем более распространен напев, чем чаще звучит он, тем активнее и заметнее его «шлифовка». Не случайно ведь напевы лирических песен звучат менее архаично, чем напевы обрядовые. Мелос лирических песен более развит. Однако из этого еще нельзя делать вывод, что лирические напевы возникли только в период феодализма. Они существовали и ранее, но развивались относительно интенсивнее, чем обрядовые.

В то же время никак нельзя согласиться с А. Струцкин, которая пытается перечеркнуть всю работу Ю. Цейгера в области теоретического анализа эстонской народной песни. Многолетние наблюдения Ю. Цейгера над народной песней, некоторые его научные обобщения — при условии их правильного использования — окажутся нужными и полезными. В условиях буржуазной Эстонии этот ученый высказывал смелые суждения об эстонской народной песне, о ее самобытности, о ее связях с русской песней. Такие суждения шли вразрез с реакционной политикой буржуазного правительства.

Некоторые музыковеды Прибалтики до сих пор ошибочно считают, что в советской музыке надо развивать только те древнейшие музыкальные традиции, которые восходят к далеким временам (до нашествия псов-рыцарей). Только эти стариннейшие напевы они считают подлинно национальными. Увлекаясь поисками праистоков «чистой» национальной музыки в далекой древности, они суживают, обедняют ее национальную природу.

Это суженное представление о национальном стиле проявилось, например, в интересной дискуссии по вопросам гармонизации литовских народных песен (вильнюсская газета «Литература ир мянас», 1953–1954 гг.). Участник дискуссии Ю. Индра, сосредоточив все внимание на «старых интонациях», искал таких песен, которые дошли бы до нас словно в герметически закрытом сосуде и, по меткому выражению И. Швядаса, напоминали бы «вещь в себе». Другие чрезмерно преувеличивали значение старинной формы «сутартине» в литовской музыке.

В своей дипломной работе «Особенности дзукских народных песен» Г. Четкаускайте стремится доказать, что «наибольшим творческим вкладом в фонд литовского национального музыкального языка надо считать самые богатые по мелодическим особенностям дзукские песни». Автор работы утверждает, что в этой части Литвы, т. е. в Дзуки, и обнаружены самые древние следы жизни людей, что именно здесь «этническое ядро» юго-западной Литвы. И в этой работе заметно чрезмерное увлечение стариной, любование фольклорной архаикой.

Необходимо непрестанно расширять наши познания о богатствах народной музыки, но нельзя при этом игнорировать все то художественно ценное, что накапливалось веками и бытует в народе до наших дней, хоть и не содержит старинных интонаций, а характерно скорее для более поздних периодов развития национальной музыкальной культуры.

Была в местной фольклористике и другая серьезная опасность. На протяжении веков внушалась, например, мысль о том, что до вторжения немецких захватчиков эстонцы, латыши и литовцы были дикарями и пели такие «варварские», «антимузыкальные» песни, которые и слушать-то было невозможно, что только благодаря немцам у этих народов появилась благопристойная, «цивилизованная» народная музыка.

Советские музыковеды на конкретных примерах доказали всю антинаучность подобных ложных «теорий». Однако пережитки этих взглядов еще существуют. В этой связи нам представляются спорными некоторые положения в работах Як. Витолиня, X. Тампере, из которых вытекает, что лирический песенный жанр у латышей и эстонцев сформировался будто бы только в период иноземного господства. Правильнее было бы утверждать, что народные лирические напевы, возникшие в очень древние эпохи, развивались в последующие исторические периоды благодаря связям и культурному общению с соседними братскими народами.

Многообразие музыкальной культуры народа выражается в конкретных, исторически сложившихся признаках — общих и локальных, древних и позднейших, в совокупности многих художественно-технических средств, образующих характерные черты данного национального музыкального стиля.

Вопросы национального стиля латышской и эстонской музыки приобретают особую остроту и актуальность в силу своеобразных условий исторического развития этих народов. Очень сложным и пока еще не разработанным является вопрос о взаимоотношении латышской и эстонской музыкальных культур с немецкой культурой средневековья и XVI–XVIII веков.

Пресловутое «освобождение» крестьян, проведенное в прибалтийских губерниях в 1817–1819 гг., сопровождалось передачей крестьянской земли в полную собственность помещиков. С давних времен в Прибалтике проводилась колонизаторская политика тевтонских агрессоров. Она выражалась в массовых убийствах мирных латышей и эстонцев, в религиозных гонениях, в насильственном насаждении чуждых народу общественных порядков и чужого языка. Остзейские бароны и купцы имели здесь свои газеты, школы, театры даже после того, как прибалтийские земли вошли в состав Российской империи (XVIII век). Настойчивая многовековая политика онемечивания во всех областях жизни была настолько сильна, что не могла не отразиться на развитии местных музыкальных культур. Аналогичным было влияние крупных польских магнатов в Литве.

Пастор Стендер старший (XVIII век) изгонял из массового народного быта латышскую народную песню, насаждая песни немецкого склада на латышском языке. В Эстонии то же делали пасторы М. Кербер, Е. Хершельман и другие. С начала XIX века здесь стали выходить сборники искаженных песен, хоралов, выдававшихся за латышские и эстонские. Иноземные влияния сказались и в хоровом певческом движении на первых этапах его развития. Появились лакействующие приверженцы «запада», которые всячески пропагандировали хоральный стиль немецкого «лидертафеля». В начале XX века и в период буржуазного господства в Прибалтике было распростанено рабское преклонение перед западно-буржуазным искусством во всех его декадентских проявлениях. Представители декадентского течения являлись в то же время выразителями антирусской, антисоветской направленности и в политике, и в искусстве.

В Эстонии это течение возглавлялось литературным обществом «Hoop Ээсти» («Новая Эстония»), возникшим в начале XX века. Прекло-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание