Выпуск № 8 (189) | 1954 - страница 41

Знаменитый автор «Иосифа», Мегюль, любил говорить, что, ставя на последней странице каждой своей оперы «Fin», он так бы и желал прибавить: «Fin... du plaisir, commencement des desagrements»¹. Трудно и представить себе во всей полноте все ужасы неприятностей и страданий, которые меня ожидают, если я «попробую» спустить этот первый мой корабль в море публичности!

Я далеко не трус и готов на все, но не могу скрыть от самого себя, что ожидаю этих треволнений не без боязни. Боюсь за себя, за свою раздражительность, нервность, желчность, которые могут на каждом шагу погубить все дело и меня с ними faire sombrer le navire et son capitaine². — Самое ужасное, что мне иногда очень ясно представляется это — вот какая участь: окончив партитуру от ноты до ноты, от слова до слова (труд колоссальный, как Вам небезызвестно), я — через кого там удобнее будет — сделаю попытки, чтобы «Дирекция» взяла оперу, буду хлопотать, просить (это все уже казнь для меня)... и вдруг, по какому-нибудь «резону» (придуманному кем-нибудь из моих «доброжелателей», — «им же имя легион!») оперу признают неудобною, невозможною для постановки. Скажут, например: «надо новые костюмы, новые декорации, это стоит много, а мы должны рисковать на какие-нибудь два, три представления. Музыка и сюжет серьезны, и публику приманивать не будут. Для исполнителей все трудно и неблагодарно»... и т. д. в этом вкусе. Вот я и остался как рак на мели! Можно, конечно, тотчас же перевести текст на немецкий и махнуть, например, в Вену, где труппа как будто нарочно подобрана для моей «Юдифи»: оркестр — один из первейших в свете! Но увы! И на Вену мало надежды, т. е. опять в отношении дирекции (не публики!). У меня все что-то не хватает сил или уменья, или счастья, или уж не знаю чего, чтобы замыслы превратить во что-то существующее. Между мыслью, умственным трудом моим и его внешнею реализациею лежит всегда целая бездна — un abime, que je ne sais combler que par mes souffrances intimes³…

…Надо теперь, чтобы кто-нибудь из поэтов заглянул поглубже, а не а lа Кукольник в его драматич[еских] фантазиях, не в душу господ Сальери, будто б «завидующих» избранникам (ils s’en fichent pas mal, ces messieurs ⁴), а в душу заслоненных, оттертых от справедливого внимания публики, и что еще несравненно важнее: оттертых от того положения в обществе, где могли бы принести величайшую пользу, — оттертых от тех вершин жизни, где, на широком раздолье, могли бы раскинуть вполне свои мощные крылья! Посадите орла в клетку — разве это — орел! Это будет только жалкая тень его! Но есть нечто еще больнее и горше. Орел, посаженный в клетку, все-таки прежде клетки летал по поднебесью, — он может жить хоть воспоминаниями, как Наполеон I на острове Елены. Нет, в наше время люди умудряются воспитывать орлят — от самого гнезда уже в клетке, да притом все время внушать им, что они вовсе не орлы, а — куры, чтобы всякое состязание с орлами они выбили себе из головы как несбыточный бред. Такое воспитание, я полагаю, может иметь не совсем благодетельное влияние и на развитие самых крыльев.

…Боже мой! Сколько нужно терпенья и хладнокровия, чтобы не изнемочь в этой вечной борьбе, называемой жизнью талантливого и сильно-призванного человека. А «терпенье» и «хладнокровие»! Эти дорогие качества вроде молчалинских — как мало вяжутся с тем «купоросом», который разъедает душу артиста, с тем огнем, который кипит в нем и должен в нем кипеть — иначе что же он за артист!!

Хладнокровие и терпение! И тем их надобно побольше, чем посильнее порция купороса! — Вот и ладьте с жизнью как хотите! — Все это, без сомнения, вещи чересчур известные, но их приходится повторять живьем всякому, кто не подходит под эту рубрику. Опытом жизни на себе приходится проверять раны — вчуже, т. е.

_________

¹ Конец... удовольствия — начало неприятностей (франц.).

² Потопить корабль вместе с его капитаном (франц.).

³ Бездна, которую я могу заполнить лишь моими душевными страданиями (франц.).

⁴ На это им наплевать, этим господам (франц.).

пo книгам, уже столько знакомые. Экспериментальная наука не совсем приятного свойства! — Еще очень люблю я такого рода утешения: «да что вы все так много внимания обращаете на Рубинштейновскую партию и их проделки! Плюнули бы на все это, право!» (это мне говорят даже весьма умные и дельные люди, как напр., поэт Майков, искренне меня любящий) — точно будто лбу не должно быть больно, если в него осел лягнул своим копытом. Рана — все рана. Боль — все боль, хотя бы и ослы были ее причиной.

Наконец... мне частенько приходится чуть не проклинать всю мою деятельность вплоть до января прошлого 1861 года, когда я начал свой первый творческий труд в настоящих моих размерах. Не дальше, как вчера, тот же Ап[оллон] Майков, называющий меня всегда музыкальным Белинским, высказал мне сожаление, что я столько сил потратил на пустую полемику, эту, по его выражению — «ерунду». Я отвечал ему, что если и он меня хоть немножко узнал, то обязан этому только — той ерунде, которую я печатал. Я пробовал и писать спокойным тоном — статьи (в Пантеоне) оставались неразрезанными; пробовал и с кафедры поучать публику догматам моей веры музыкальной — аудитория ограничивалась какими-нибудь двадцатью человеками и я до сих пор не расплатился с долгами, по случаю этих лекций. Не верю я, что-то, чтобы у нас без чего-нибудь особенно яркого (хоть в манере ругаться и задевать за живое) было обращено внимание серьезное, о музыке!! А согласитесь, что писать гибель статей — для подвалов книжных лавок или для архивов «Апраксина» двора так же безотрадно, как сочинять оперы в 5 актах для своего кабинета.

Будет ли какой-нибудь выход моим столько времени не сбывающимся мечтам, и не предвижу. Заметьте себе, что я уже в продолжение 15 лет болен своими операми — полтора десятка лет «еn mal d’opera»¹ и все не могу раскрыть крыльев, точно связанных, скованных чем-то. Все ползаю по земле (причисляя туда и журнальную свою деятельность). Иногда чувствую очень сильно, что могу летать не хуже многих, «не из последних» на поднебесье «музыкальных орлов». — Если б еще я мог себя убедить, что я заблуждаюсь, что мои труды творческие — только «кабинетный элаборат» — «пленной мысли раздражение» — так ведь нет же, не могу так думать, ибо вижу некоторое, порядочно сильное действие моей музыки на других, даже вовсе не расположенных в пользу моей «творческой» способности.

Случается мне слышать и энтузиазистические хвалы, но я делаюсь крайне недоверчивым ко всему этому. А самому в своем деле быть судьей — до невероятности трудно. — Хоть бы поскорей кончился этот период испытания. Хоть бы уже узнать: «пан или пропал». А то жестоко-мучительна неизвестность, когда вся жизнь поставлена на одну карточку! «То be or not to be»². Надо, во что бы то ни стало, нынешним летом кончить всю оперу, а там увидим. Что не от меня — за то я и перед собою самим виноват не буду.

Чтобы не все надоедать Вам «Иеремиадами», скажу Вам, что все эти дни поминутно бываю в театре. Абонировался я на спектакли знаменитого Дрезденского актера Давизона³. Видел его уже 9 раз, в том числе в Гамлете, в Шейлоке, в «Клавиге» (роль Д. Карлоса), в Нарцисе, в «Мефистофеле» — завтра буду смотреть в Отелло, а потом вскоре в Франце Мооре и в Ричарде III. Актер — великий! Наслаждения — пропасть. До сих пор сильнее всего произвел на меня он впечатление в Шейлоке и Мефистофеле... В Гетевом дьяволе — это почти тип Гетевского дьявола. Но еще есть возможность одним градусом выше осуществить эту роль (хотя вся пьеса на сцене — для меня «профанация» недосягаемой Гетевской поэзии в этом беспримерно высоком, глубоком и широком создании).

— Вы спрашивали подробности о концерте, где был исполнен отрывок из моей оперы. Препровождаю к Вам всю неуклюжую и глупую афишу этого концерта (о котором несмотря на успех моего отрывка, или может быть не... malgre, a... a cause de...⁴ ни в одной газете ни полсловечка не

_________

¹ Болен оперой (франц.).

² Быть или не быть (англ.).

³ Богумил Давизон (1818–1872) — выдающийся польский драматический актер.

⁴ Не несмотря, а... по причине... (франц.)

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание