Выпуск № 9 (178) | 1953 - страница 36

Эй! Эй! Тяни канат сильней!
Песню солнышку поем.
Эх ты, Волга, мать-река,
Широка и глубока,
Ай-да, да ай-да, ай-да, да ай-да,
Широка и глубока.
Эй, что нам всего милей?
Волга, Волга, мать-река.

В воспоминаниях певца М. Рейзена содержится интересное высказывание Горького по поводу данного «продолжения» песни, известного по обработке «Эй, ухнем», сделанной Ф. Кенеманом¹:

«...Осенью 1933 года мне довелось на одном литературном вечере, на котором присутствовал А. М. Горький, исполнить несколько народных песен. В числе этих песен была "Эй, ухнем". После концерта ко мне подошел Алексей Максимович и сказал: "Напрасно Вы поете эти слова, и кто их выдумал! Разве они выражают настоящую боль и горечь труда бурлацкого? Пряниками отдает от слов этой песни. Вот я, — сказал Алексей Максимович, — много слышавший на Волге, да и сам певавший лет 35–40 назад, знал другие слова волжской бурлацкой песни. В них были выражены гнет, нищета и тяжесть труда". Тут же Алексей Максимович стал припоминать отдельные слова песни:

Мы идем босы, голы,
Камнем ноги порваны...

"Эх, забыл, — с сожалением сказал Горький. — Но у меня они где-то записаны, и я обязательно разыщу и пришлю их Вам"»².

Слова песни, которые не вполне точно вспомнил Горький в беседе с Рейзеном, были опубликованы им в статье «О сказках», где писатель вспоминает пение бабушки и няньки:

«Песни пели о жизни трудной, голодной, несчастной.

Я до сего дня отлично помню, как два старушечьих голоса негромко, нестерпимо заунывно выпевали бурлацкую жалобу:

"Ой-ёей, ой-ёей,
Дует ветер верховой!
Мы идё-о-ом босы, голодны,
Каменьё-о-ом ноги порваны.
Ты пада-а-ай, Микола, помочи,
Доведи-и-и, Микола, до ночи!
Эй, ухнем! Да ой, ухнем!
Шагай крепче, друже,
Ло-ожись в лямку туже!
Ой-ой, оёей!"»³;

Живой интерес Горького к песням «Эй, ухнем» и «Дубинушка» был вызван не только яркими волжскими впечатлениями писателя: обе эти песни приковывали его внимание потому, что со второй половины XIX столетия их подхватило русское революционное движение и увековечило в сознании народа в качестве народных обличительных песен. «Эй, ухнем» и «Дубинушка» постепенно переросли свое первоначальное значение трудовых бурлацких припевок и получили широкое распространение как песни социального протеста. В этом своем новом, общенародном значении они и приобрели мировую известность.

Новая судьба обеих песен, несомненно, связана с тем значением, какое приобрела в демократических кругах русской интеллигенции бурлацкая тема. Социальное звучание этой темы впервые подчеркнул Пушкин в «Капитанской дочке».

Слова песни «Не шуми, мати, зеленая дубравушка», цитируемой Пушкиным, были взяты поэтом (точно так же, как и все народно-песенные эпиграфы «Капитанской дочки») из первого печатного сборника народных русских песен М. Чулкова⁴, изданного вскоре после пуга-

_________

¹ Обработка эта приобрела широкую известность благодаря исполнению ее Ф. Шаляпиным; она переиздавалась неоднократно (последнее издание — Музгиз, 1951).

²«Советское искусство», 1936, № 29 от 23 июня; тот же отрывок цитирован в книге Н. Пиксанова «М. Горький и музыка», стр. 8.

³ Мелодию этой «бурлацкой жалобы» Алексей Максимович усвоил на память и сообщил композитору Ю. Шапорину. Впоследствии Шапорин обработал мелодию для баритона с сопровождением фортепиано и опубликовал под заглавием «Бурлацкая песня». Музыка Шапорина, сильная и выразительная, однако, не вполне точно соответствует жанровому характеру «бурлацкой жалобы», слышанной Горьким в детстве. Горький назвал ее «жалобой» не случайно. Бурлацкими в ней являются только слова, исполнявшиеся бабушкой Горького и нянькой, вероятно, в характере плача на мелодию нищих, т. е. на эпическую мелодию духовного стиха. Из сочетания противоречивых по своему характеру слов и мелодии возникла выразительная импровизация «жалобы» по поводу тяжелой доли бурлаков. Слова «жалобы», заимствованные бабушкой Горького из бурлацкой песни, самими бурлаками пелись на другой напев.

Не вполне точно цитированы в «Бурлацкой песне» Шапорина и слова «бурлацкой жалобы»: они несколько отклоняются от подлинного текста, опубликованного в статье «О сказках».

⁴ М. Чулков. Собрание разных песен. СПБ, 1770–1773 (переиздано Академией наук в 1913 г.).

чевского восстания. Этот замечательный сборник, высоко ценимый Пушкиным, познакомил русское общество со многими песнями крестьянских восстаний, а также с многочисленными бурлацкими песнями.

Песню «Эй, ухнем» первым записал в 1860 (или 1861) году на Волге М. Балакирев. Публикация песни «Эй, ухнем» явилась прямым откликом композитора на обличительное стихотворение Некрасова «Размышления у парадного подъезда». Стихотворение это, получившее широкое распространение в качестве революционной песни, придало бурлацкой теме новое, революционное звучание; революционный смысл приобрела и записанная Балакиревым песня «Эй, ухнем».

Песня «Укажи мне такую обитель» (на незначительно измененные слова Некрасова) — так же, как я «Эй, ухнем», опубликованная Балакиревым, — вызвала к жизни дальнейшие записи трудовых бурлацких песен. Так были записаны «Дубинушка» и замечательная гребная песня «Во всю-то ночку темную», опубликованная в 1870 году Ю. Мельгуновым и обработанная позднее для хора С. Рахманиновым. Замечательные обработки бурлацких песен оставили и другие русские композиторы-классики — Н. Римский-Корсаков, А. Глазунов, а также известные хоровые композиторы — А. Кастальский, П. Чесноков.

В дальнейшем исторические судьбы песен «Эй, ухнем» и «Дубинушка» сложились различно.

«Эй, ухнем» закрепилась в сознании народа в том виде, как ее впервые записал и обработал Балакирев, а вслед за ним Мельгунов (он зафиксировал вариант песни, почти совпадающий с балакиревским).

Впоследствии песня была подхвачена волной революционного подъема 1905 года и стала распространяться в различных композиционных обработках, в основном варьировавших обработку Балакирева. Балакиревская обработка «Эй, ухнем» наложила отпечаток на «великолепную», по оценке Н. Римского-Корсакова, пьесу А. Глазунова «"Эй, ухнем" — песня бурлаков для хора с оркестром» (впервые исполненную 5 ноября 1905 года в концерте А. Зилоти) и на популярную, особенно в исполнении Ф. Шаляпина, обработку Ф. Кенемана (представляющую собой компиляцию предыдущих обработок) .

Балакирев глубоко раскрыл образный смысл песни в духе идей революционных демократов, драматизировал мелодию и создал из песни «Эй, ухнем» лаконичную песенно-симфоническую поэму.

Глазунов в своей оркестровой обработке довел до конца симфонизацию «Эй, ухнем». Придерживаясь в целом балакиревской композиции, он претворил содержание песни более оркестрово.

Обработка Глазунова определяется принципиально иным, чем у Балакирева, творческим замыслом: песню «Эй, ухнем» Глазунов трактует программно-изобразительно, в отличие от Балакирева, который в своей обработке тонко передал народное хоровое звучание. Музыка Глазунова порождена не столько слуховым, сколько зрительным художественным образом, возникшим в сознании композитора, быть может, под впечатлением картины Репина. Тяжелые терцовые вторы оркестра, звучащие в припеве мрачно и беспросветно, как бы рисуют поступь бурлацкой артели...

Историческая судьба «Дубинушки» во второй половине XIX столетия сложилась иначе. Эта бурлацкая песня получила в 60-х годах общенародное распространение через устную традицию, а не через запись и публикацию, как это было с «Эй, ухнем».

«Дубинушку» подхватили революционное студенчество и интеллигенция. Одновременно песня проникла в крестьянскую среду — и скоро местная волжская песня зазвучала по всей России, стала общенародной трудовой песней.

В крестьянской среде «Дубинушку» продолжали петь в бурлацкой традиции — с импровизированными двустишиями. В среде русской революционной интеллигенции «Дубинушка» приобрела новый, социально обличительный смысл, и вскоре двустишия в песне были заменены новым, постоянным литературным текстом.

Автором первого литературного текста новой, революционной «Дубинушки» был поэт-публицист В. Богданов (1838–1886), сотрудничавший в «Искре» и других демократических периодических изданиях 60-х годов. Стихотворение В. Бог-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание