Выпуск № 8 (165) | 1952 - страница 30

— Вы, наверно, тоже будете писать, что мама нас позвала однажды и петь научила, — сказала старшая из сестер, Катя, как только мы познакомились. — Всегда так пишут, — продолжала она, улыбаясь.

Невысокая, стройная, с тонкими нежными руками, она говорила плавно и неторопливо.

— Вовочка, — обернулась она к баянисту Володе Яковлеву, — газеты у нас не сохранились товарищу поглядеть?

— Разве ваша мать не пела? — спросил я.

— Что вы! Сейчас еще запоет, да папа подтянет — заслушаешься... Но я ведь не о том говорю. Конечно, мама наша пела, а мы девчонками слушали и так полюбили русскую песню, красоту ее поняли. Но только ничего удивительного здесь нет. Не в одной ведь нашей семье это было?.. Нет, — неожиданно заключила Катя, — писать о нас нечего. Мы не хор Пятницкого и не Воронежский. Да и не сделано еще ничего, чтоб писать... А вот о ком нужно написать, так это о Леониде Иннокентьевиче.

— Кто это?

— Наш руководитель. Знаете, он так много сделал для нас, и хоть бы кто сказад об этом. Ой, да мы опаздываем... Сегодня у нас еще выступление.

Мы пришли в артистическую за полчаса до концерта. Три другие сестры были уже здесь. Стали знакомиться.

— Настя, — подала руку высокая, статная девушка, улыбнулась, но потом вдруг сделала строгое лицо и отошла.

Быстрая, подвижная Нинель задорно тряхнула головой:

— Вы песни будете записывать? Тогда запишите «Ничто в полюшке». Эту песню мы по-особому любим. Первая наша работа. Мы ее еще в самодеятельности пели, с нее начали.

Она говорила весело и громко, переходя по комнате от зеркала к вешалке, искала что-то.

Задумчивая, молчаливая Нина сидела у зеркала, разложив перед собою грим.

— Ох, — вздохнула она, — надоела мне эта краска — сил моих нет!

— На то ты и артистка, — назидательным голосом разъяснила Настя.

— Как хотите, — озабоченно сказала Катя, — а только мы ударение в припевках неверное делаем.

— Это где же?

— Мы поем: «про меня пес-ни́», а нужно «пé-сни».

— По напеву ведь так приходится, — возразила Нина.

— А ты забыла, что нам Твардовский говорил? Забыла?.. Вспомни, как он «Отдавали молоду» хвалил. Вы, говорит, правильно поете «во чужую сé-е-мью», а вовсе не обязательно «семью́»... Ударять слог можно по-разному.

Тут зазвонил звонок над дверью и все заторопились.

...В антракте в артистической толпился народ.

— Вот, говорила я, что эту песню с вызовом петь надо! — радостно улыбалась Настя. — Видите, получилась песня... Все искали, искали...

Они говорили о песне «Ой, детинка молодой».

— Вам «Душа Саша» нравится? И нам тоже... нравится. Редкая песня... Знаете, сколько мы над ней работали? О-о! А какое чувство в ней богатое... Эта песня по-своему красива, от всех на отличку.

Удивительно интересно говорили сестры о песнях. В каждой находили свой характер.

— Эта песня капризная, ломкая, сразу себя не показывает. Ходы широкие, на голос не вдруг ложатся.

— Лукавая, с характером, озорства много...

— Эта, как озеро. Глубокое, чистое, до дна видно. Дыханье нужно долгое, чтоб душе просторно было. Петь строго, каждое слово ласкать.

Так же образно и красиво говорила их мать, Дарья Яковлевна Федорова.

Разговор с ней произошел в просторной квартире Федоровых, залитой ярким светом весеннего солнца. В соседней комнате занимались сестры — разучивали песню. Слышно было, как они пели порознь, потом по двое. Володя подыгрывал мелодию на рояле.

Дарья Яковлевна — женщина лет за 50, с добрым лицом, прислушалась к голосам за дверью.

— Поют, — ласково улыбнулась она. — А ведь шло к этому, шло!..

Их родина — Псковщина, где самый воздух, кажется, пропитан песнями.

Неторопливо, задумчиво рассказывает Дарья Яковлевна о своей жизни, о селе Старый Борок, что стоит на холме и «оттуда пол-России видно». Она вспоминает

о талантливых народных певцах и певицах, которых в деревне душевно чтили, глубоко уважали. Такими мастерицами пения были и бабушка ее, и мать.

— Матушка тоже этим не обижена была. Голос у нее был гладкий, хоть и высокий, пела ровно, плавно, как ручей бежит.

Много песен пели, и все разные,— продолжает она. — В праздник одни, в хороводах другие, на свадьбах опять свое, горюшко на сердце — и песня о том же печалится... А то еще были качельные песни, на качелях их пели. Недавно одну такую девчонки мои стали петь, да как-то иначе. Не получалось у них: дыхания мало брали. Сказала им про качели — сразу ключ нашли, вышла песня.

В Ленинграде, куда переехала семья Федоровых, отец, Иван Федорович, работал кочегаром на заводе имени Степана Разина, а Дарья Яковлевна — револьверщицей на заводе имени Андре Марти. В этой простой рабочей семье любили песню. Пели мать, отец, сестра матери. Девочки — молчаливые, притихшие — слушали, а потом, играя с куклами, сами тихонько напевали те же песни.

— Сижу как-то летом у окна, — рассказывала Дарья Яковлевна, — во дворе ребята играются, шумят. Только слышу, словно мои девочки поют, поверху их голоса так и вьются. Поглядела — они. Батюшки! И когда только научились!..

Но музыкальные впечатления сестер — это не только песни матери. Вокруг них звучал огромный, радостный мир. Музыка звучала в парках и кино, по радио, на пластинках. Какая радость была в семье, когда отец принес домой долгожданный подарок — патефон! Стали покупать пластинки. Хор Пятницкого заводили так часто, что пластинка стала хрипеть. Не беда — девочки могли спеть эту песню «не хуже хора — вот!»

Как-то Настя удивила всех, спела совершенно точно арию Царевны Лебеди из «Салтана», которую она слышала по радио. А Нине нравился романс Антониды из «Сусанина», она заводила эту пластинку без конца, пока не выучила, и любила петь, изменив только вводный тон, который ей никак не давался.

Началась война. Федоровы остались в Ленинграде. В эти тяжелые для Родины дни девушки стали работать на заводе. Они прожили в Ленинграде самые суровые дни блокады. В 1942 году их эвакуировали в Свердловск. Здесь-то впервые сестры пришли в самодеятельность, попробовали петь вместе. На заводском смотре решено было отправить сестер на олимпиаду самодеятельности в Москву, но в это время вся семья возвратилась в свой родной Ленинград.

Был 1944 год. Девушки опять работали на Кировском заводе. Катя — счетным работником, Нина — подсобницей, Нинель — в столовой завода, Настя — ученицей в швейной артели. Катя первой стала посещать хоровой кружок при клубе имени Газа. Руководитель отметил ее. Катя сказала, что дома она поет вместе с сестрами и получается лучше. «Приходите вместе», — сказал руководитель. Сестры пришли, спели и с тех пор стали регулярно заниматься в клубе.

Однажды кто-то предложил: «Давайте напишем в хор Пятницкого, чтобы прислали нам свои песни, все, какие есть». Отец посомневался: «До вас ли?..» — «А вот напишем!» И написали. Вскоре пришло письмо, а вместе с ним и сборник песен, исполняемых хором. До сих пор бережно хранят сестры этот дорогой подарок.

Федоровы вышли из недр самодеятельности. Факт огромной значимости не только потому, что там они впервые вышли на сцену перед публикой и спели, но и потому, что там окружала их живая, пытливая атмосфера дружбы, горячей любви к искусству, жадное его познание и первая радость творчества в коллективе.

Сестер Федоровых выдвинули сначала на районный смотр, потом на городской и наконец их направили на Всесоюзный смотр в Москву. Перед самым отъездом Настя заболела. Долгожданная поездка в Москву была так близка, и вдруг такое несчастье! Девушки были в отчаянии. Выручила самая младшая Федорова — первоклассница Галя. Конечно, она знает все песни, что поют ее старшие сестры. Конечно, она мечтает поехать в Москву, конечно, она будет слушаться и выполнять все, все, все...

В таком необычном составе сестры приехали в Москву. Когда они вышли на сцену, то увидели в зале длинный стол, а за столом в середине хмурого мужчину, который все время морщился, словно у него болели зубы.

— Кто это? — громко спросил он. — Что

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание