Выпуск № 5 (162) | 1952 - страница 29

мемуаров — «интимного дневника», как он утверждал, переданного Горькому лишь «для просмотра и исправления»! Этот шаг Шаляпина возмутил Горького до глубины души. Но — по великодушию своему — он все еще не хотел мириться с мыслью, что Шаляпин, погибший для него как друг, погиб и как артист. И он снова пытался вдохнуть в него жизнь, вернуть его родному искусству: «Писал я тебе о нелепости и постыдности твоего иска к Советской власти, а она, — что бы ни говорили негодяи — власть наиболее разумных рабочих и крестьян, которые энергично ведут всю массу рабочего народа к строительству нового государства».

«Я совершенно уверен, — подчеркивал Горький, — что дрянное это дело ты не сам выдумал, а тебе (внушили его окружающие тебя паразиты и все это они затеяли для того, чтоб окончательно закрыть пред тобою дверь на родину...»

С горечью и гневом он убеждал Шаляпина: «Не позорь себя!.. Много вреда принесла твоему таланту эта страсть накоплять деньги, последний ее взрыв — самый постыдный для тебя. Не позволяй негодяям играть тобой как пешкой. Такой великий, прекрасный артист и так позорно ведешь себя».

Но Шаляпин оставался уже глухим к предостерегающе-суровому голосу совести и разума. И Горький счел своим долгом выступить публично с открытым письмом в редакцию «Известий» (20 декабря 1930 года), где он рассказал истинную историю создания «Записок» (автобиографии) Шаляпина. Дело, затеянное тогда Шаляпиным, позорно провалилось: фальшивый «иск» судом был отвергнут. Однако белоэмигрантская камарилья, плотным кольцом окружившая Шаляпина, не успокоилась до тех пор, пока окончательно не была порвана последняя нить, еще связывавшая его с Родиной. По наущению и при участии своих «приближенных» Шаляпин выпустил в 1932 году (в Париже) антисоветскую клеветническую книгу «Душа и маски», вызвавшую законное возмущение передовых людей мировой общественности.

Вскоре после выхода этой книжки (в январе 1933 года) Горький отправил Шаляпину последнее письмо. Гневно разоблачая реакционность и лживость этой порочащей имя артиста книги, он писал: «Мне кажется, что лжете Вы не по своей воле, а по дряблости Вашей натуры и потому, что жуликам, которые окружают Вас, полезно, чтоб Вы лгали и всячески компрометировали себя. Это они, пользуясь Вашей жадностью к деньгам, Вашей малограмотностью и глубоким социальным невежеством, понуждают Вас бесстыдно лгать. Зачем это нужно им? Они — Ваши паразиты, вошь, которая питается Вашей кровью...» Письмо заканчивалось словами, которые звучали, как суровое возмездие, как справедливый суд совести и чести: «Эх, Шаляпин, скверно Вы кончили...» Это были последние слова, сказанные Горьким Шаляпину.

Так прервалась дружба между Горьким и Шаляпиным, связывавшая их на протяжении трех десятилетий узами искреннего товарищества и любви к Родине, узами верности идеалам правды и народности искусства.

Лишившись дружбы Горького, Шаляпин остался на чужбине совершенно одиноким и беспомощным — в зловещем окружении чужих, постылых, враждебных людей, пытавшихся еще использовать в своих низменных целях авторитет и имя дряхлеющего гения. Они обрекли его на медленную, мучительную смерть.

Приблизился мрачный конец жизненной трагедии Шаляпина. Силы артиста быстро угасали. Но до последних дней в глубине его души жила память о дружбе с Горьким, которая была светочем беспокойной творческой жизни Шаляпина, облагораживающим источником его артистического совершенствования и развития. С этой дружбой связаны были лучшие годы художественного расцвета таланта Шаляпина. И он бы давно погиб как художник без мудрой и чуткой дружбы Горького, окрылявшей артиста в его творческих исканиях, поддерживавшей его в черные дни падения и душевной депрессии...

Летом 1936 года, на пути из Нью-Йорка в Гавр, Шаляпин узнал о смерти Горького. Эта весть глубоко потрясла 63-летнего артиста. «Едва ли я смогу передать силу этого удара», — писал он. И вновь перед ним встал благородный, мужественный и величавый образ Горького.

Вскоре Шаляпин опубликовал свой последние воспоминания о Горьком, в которых он высказал и боль тяжелой, ничем не восполнимой утраты, и горечь запоздалого раскаяния в своих недостойных поступках. Как бы отвечая Горькому на его гневные, суровые слова справедливого осуждения этих поступков, Шаляпин писал: «В Горьком говорило глубокое сознание, что мы все принадлежим своей стране, своему народу, и что мы должны быть с ним не только морально, — как я иногда себя утешаю, — но и физически...»

Безысходная тоска по Родине владела Шаляпиным. Он умер в 1938 году. И в последние, предсмертные минуты его помутневшее сознание было устремлено к образам далекой Родины. «Где я? — повторял он. — В русском театре?.. Чтобы петь, надо дышать... А у меня нет дыхания... В русский театр!.. В русский театр!..»

Все лучшее, истинно художественное, непреходящее в творчестве Шаляпина было кровно связано с искусством его Родины. И это замечательное творчество великого русского артиста Шаляпина не умерло. Рожденное народом, оно принадлежит народу.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание